вы такъ жестко на это смотрите? — проговорила Софья Николаевна.
— На что-съ? — спросилъ из подлобья Абласовъ.
— Да вотъ, на эти пѣсни… на этихъ бурлаковъ…
Абласовъ немного покраснѣлъ и сдѣлалъ движеніе головой.
— Оттого-то я такъ и говорю, — началъ онъ: — что въ заунывной пѣснѣ вся ихъ жалкая жизнь… Что за поэзія, когда вы видите, какъ они волочатъ барку, шагъ за шагомъ, хуже лошадей или воловъ какихъ… Меня это не восхищаетъ: мнѣ тяжело дѣлается… а впрочемъ оно, можетъ быть, и очень хорошо съ музыкальной точки.
Всѣ вдругъ притихли. Софья Николаевна опустила голову. Борисъ свѣтлымъ взглядомъ посмотрѣлъ на Абласова.
— Это ты дѣло говоришь, — сказалъ онъ ему: — разумѣется, красиваго ничего нѣтъ, а все-таки поэзія.
— Можетъ быть, — скромно проговорилъ Абласовъ.
— Мыслитель! глубокая душа! — вскричалъ со смѣхомъ Горшковъ и ударилъ Абласова по плечу.
— Послушайте, Абласовъ, — проговорила Софья Николаевна, поднимая голову — въ васъ нѣтъ поэзіи; но за то и прозы нѣтъ.
Онъ усмѣхнулся.
— Совершенно правда! — подхватилъ Горшковъ.
— Боря, Боря! — крикнула Маша, хватая брата за руку — смотри, пароходъ пдетъ, какъ скоро, какъ скоро и какой маленькій!
Всѣ стали смотрѣть на пароходъ, который бѣжалъ, судорожно выпуская маленькіе клубы дыму и пару.
— Тетя, — просила Маша — пойдемъ по набережной, посмотришь, куда пароходъ пристанетъ.
— Пойдемъ, дружокъ, — сказала Софья Николаевна и, бросивши еще разъ взглядъ на рѣку, прибавила: — такъ бы и не сошелъ съ этого мѣста.
Всѣ двинулись. Впереди шла маленькими шагами Маша, выступая съ перевалочной своими изящными ножками въ свѣтлыхъ ботинкахъ. За ней Борисъ, подъ руку съ Софьей Николаевной. Съ боку, по мостовой, шелъ Горшковъ, а нѣсколько поодаль Абласовъ. Маша все глядѣла внизъ черезъ перила, куда пристанетъ пароходъ, и дѣлала замѣчанія о томъ, что красивѣе: красная труба на пароходѣ или черная. Она разбирала названіе пароходовъ и каждый разъ очень радовалась, когда пмя было какое-нибудь знакомое.
— А что это такое Эолина? — вдругъ спросила она, обернувшись къ теткѣ.
— Это такая богиня была, — отвѣтилъ ей Горшковъ — былъ богъ Эолъ, вѣтрами управлялъ; а это его жена.
Борисъ разсмѣялся.
— Ну это, кажется, твоя собственная миѳологія, Валерьянъ, — сказалъ онъ Горшкову,
— Есть немножко, — замѣтилъ сзади Абласовъ.
Горшковъ разразился хохотомъ и вдругъ остановился.
— Посмотри-ка, Боря, — заговорилъ онъ — узнаешь, кто къ намъ на встрѣчу шествуетъ, каковъ видъ у сего юноши?…
— Кто это? — спросила Софья Николаевна у Бориса.
Онъ посмотрѣлъ впередъ, и ему, прежде всего, бросилась въ глаза долговязая и нескладная фигура Петеньки Телянина. Петенька выступалъ въ своемъ неизмѣнномъ полуфракѣ и желтомъ жилетѣ. На затылкѣ надѣта была кожаная круглая фуражка; въ рукахъ держалъ онъ тросточку и помахивалъ ею. — Подлѣ него шла Надя, въ пестромъ бурнусикѣ и круглой шляпѣ. Сзади ихъ тащилась миссъ Березфортъ въ безобразной шляпкѣ, имѣвшей видъ капора. Шествіе завершалъ Васька, въ сѣрыхъ штиблетахъ и картузѣ съ серебрянымъ галуномъ.
— Кто это, Боря? — повторила вопросъ Маша.
— Это Телянины.
— Каковъ мой Петя! — вскричалъ Горшковъ.
— Такъ это Надя? — спросила улыбаясь Софья Николаевна.
— Да, это она, — отвѣчалъ Борисъ и ласково взглянулъ на тетку.
— Она очень мила, — проговорила Софья Николаевна — ваша ученица премиленькая, — повторила она, обращаясь къ Горшкову.
— Какъ же, помилуйте, она просто лутикъ.
— Что такое?
— Лутикъ!!.. Прелесть просто! — завершилъ Горшковъ, издали улыбаясь Надѣ.
Онъ началъ какъ-то подпрыгивать и, опередивши остальныхъ, подлетѣлъ къ своей ученицѣ.
Софья Николаевна и Борисъ остановились, чтобъ пропустить Теляниныхъ. Борисъ освободилъ свою руку и поклонился Надѣ, когда она прошла мимо. Надя взглянула на него очень привѣтливо, потомъ бросила быстрый взглядъ на Софью Николаевну и, кивнувши головой Борису, громко сказала:.
— Здравствуйте, Борисъ Николаевичъ.
— Телепневъ, какъ позиваесъ! — крикнулъ Петенька и осклабилъ свои клыки.
Борису стало немножко совѣстно. Во взглядѣ Нади онъ прочелъ упрекъ; по крайней мѣрѣ ему такъ показалось. Онъ чувствовалъ, что надо что-нибудь сказать ей. Уже больше двухъ мѣсяцевъ онъ и глазъ не казалъ къ Телянинымъ.
— Идите, я васъ догоню, — проговорилъ онъ, обращаясь къ Софьѣ Николаевнѣ и Абласову, и почти бѣгомъ догналъ Теляниныхъ.
Они стояли на мѣстѣ. Горшковъ кричалъ и размахивалъ руками. Надя смѣялась, Петенька скалилъ зубы; англичанка морщилась и чмокала.
— Поздравляю васъ съ праздникомъ, Nadine, — сказалъ онъ весело, подавая ей руку.
Надя слегка зарумянилась.
— И васъ также. Я думала, что вы къ намъ хоть на Святой недѣлѣ будете, а вы насъ совсѣмъ забыли, — произнесла она кротко: — мы васъ ждали яйца катать… Вамъ развѣ Горшковъ не говорилъ?
— Говорилъ я, — закричалъ Горшковъ: — да его, презрѣннаго раба, ничѣмъ изъ дому не выкуришь. Точно онъ тамъ у себя, въ дикомъ аббатствѣ, земной рай обрѣлъ.
Петинька оскалилъ зубы, а Борисъ какъ-будто смутился.
— Я много виноватъ передъ вами, — проговорилъ онъ: — это правда, меня трудно вытащить.
— Вамъ такъ весело съ тетушкой, — сказала Надя, смотря въ ту сторону, куда шла Софья Николаевна. — Какая ваша тетушка хорошенькая, — прибавила она почти со вздохомъ.
Борисъ промолчалъ.
— Come, let us go, — прошамкала англичанка.
— Заѣзжайте же, Борисъ Николаевичъ, — говорила Надя, протягивая ему руку.
— Непремѣнно, — повторилъ Борисъ.
— Обманетъ, обманетъ, рабъ коварный! — кричалъ Горшковъ — а я сегодня къ вамъ заверну, барышня.
Они поклонились еще разъ удаляющейся Надѣ и стали догонять своихъ.
— Совсѣмъ ты похерилъ ее, бѣдную? — спросилъ Горшковъ, толкнувъ Бориса въ спину кулакомъ.
Тотъ только усмѣхнулся.
— Эхъ, ты, неблагодарный эѳіопъ!
Они догнали Софью Николаевну уже въ саду. Она сидѣла на скамейкѣ и смотрѣла на рѣку. Абласовъ и Маша стояли на краю дорожки, надъ обрывомъ.
— Такъ вамъ моя ученица нравится? — сиро силъ Горшковъ Софью Николаевну.
— Очень, очень, я отъ нея въ восхищеніи!..
Борисъ подсѣлъ на скамейку.
— Извинялся? — шепнула Софья Николаевна.
— Извинялся…
— И, вѣдь, обманешь, не поѣдешь?
— Обману, — отвѣчалъ онъ улыбаясь.
— Стыдно.
— Нѣтъ, не стыдно…
И еслибъ это не было въ саду и при чужихъ, Борисъ непремѣнно расцѣловалъ бы глаза, которые смотрѣли на него съ любовью и радостью'.
Минутъ черезъ двадцать все общество возвращалось изъ саду домой, опять по набережной, въ томъ же порядкѣ. Подходили къ башнѣ. Борисъ и Софья Николаевна глядѣли больше на рѣку, изрѣдка отвѣчая на возгласы и замѣчанія Горшкова. Абласовъ молчалъ.
— Боря, берегись, — вскрикнулъ вдругъ Горшковъ и даже схватилъ его за руку — Егорка катитъ!
— Ну, такъ что-жь? — спросилъ Борисъ.
— Да вѣдь ты не въ формѣ… Полѣзай, братъ, черезъ перила… и въ Волгу!
— Это пнспекторъ, — съ нѣкоторымъ безпокойствомъ проговорила Софья Николаевна.
— Ну, да что-жь за бѣда такая, — нетерпѣливо замѣтилъ Борисъ и сморщилъ лобъ. Краски на лицѣ не выступило.
Дѣйствительно, на встрѣчу имъ, переваливаясь съ боку на бокъ, шелъ Егоръ Пантелѣичъ, въ шляпѣ и красноватой, камлотовой
