скоро научится. А я снова стану звать тебя Марфуткой.
– Я согласная на Марфутку, – сказала Снегурочка. – Только ты люби меня крепко и не отпускай.
Смотрит тут, а Кот Баюн о ноги ей трется, заплетает их. Мурлычет так грустно – сразу видно, прощаться пришел.
– Ты что это, Лютик? – спросила Марфутка, да руку ему на голову положила, тонкие пальцы в густую шерсть запустила. – Что ты?
А Лютик очки черные снял, да смотрит на нее глазами желтыми, будто водяные цветы кувшинки, а в них прямо слезы стоят.
У Снегурочки тоже сердце защемило от печали перед неизбежным расставанием с милым другом. Расставаться всегда нелегко!
– Не плачь, Лютик! – попросила она его. – Лучше пожелай мне счастья. Дальше мне по жизни с Бармалеюшкой моим идти. Ты же и сам про то знаешь!
– Знаю, мряу. Потому и отпускаю вас. Но я буду тебя навещать. Я знаю, как. А твоим котятам, в смысле, детишкам, я буду сказки рассказывать.
– Но у меня нет детишек! – вспыхнула, зарделась вся Марфутка.
– Ну, это... – махнул лапой Кот Баюн. – Это дело не хитрое и наживное. А по молодости еще и приятное.
Марфутка прижала кота к себе, наклонившись, поцеловала его в голову, в самое белое пятно на лбу.
– Конечно, Лютик, приходи к нам в любое время! Мы всегда тебе рады.
Кот опять прослезился, тут же принялся вытирать глаза лапой.
– Думаю, в «Корчмее» тебе будет хорошо, – продолжала Марфутка. – Мамаша Фи всегда к тебе положительно, с уважением относилась.
– Я с Греднем дальше жить стану, – сообщил Лютик. – Он один без Волата остался, я, получается, тоже вроде осиротел. Соединим наши одиночества, авось, вместе нам легче будет справляться. Ну, все, Снегурка, моя дорогая. Иди, танцуй. Ишь, твой молодец терпение теряет, застоялся, что жеребец, ногой уже бьет...
И правда, ведь! Ноги у Бармалея покоя не знали.
Бармалей с Марфуткой нарадоваться, надышаться друг на друга не могли. Выпили они по глотку меда сладкого и хмельного, и снова в пляс пустились. В общий танцевальный круг вступили, и закружились, закружились!
Все кружилось в тот миг, или час, – и головы, и пары, и «Корчмаа», и само пространство.
Кружилось, аж пока не пробили волшебные часы, что на полке на стене стояли.
Бом! Бом! Бом!
Тут уж танцы прекратились, а Дед Мороз парочку счастливую к себе подозывает.
– Ну, – говорит он им, – пора пришла вам домой возвращаться. Проси по такому случаю, – это он уже Бармалею, – что хочешь!
Бармалей и не знал, что еще ему желать, все и так вроде исполнилось. И вдруг вспомнил одно.
– Тут, – сказал он, слегка смущаясь, – леший Андрейко желает имя сменить. Просит он, чтобы впредь все звали его Андреем Осинником, и никак не иначе. Ты, Мороз Иванович, просьбу его как мою исполни. Он, чтоб ты знал, нынче знатно для тебя потрудился.
Дед Мороз усмехнулся.
– Да знаю я про Андрейку все. И все у него будет хорошо, можешь не сомневаться. Вишь, как они с Палясей друг за дружку держатся! Прям, как вы со Снегурочкой. Но слово есть слово. Да будет так! Но знайте, что и вы со Снегурочкой моей, а теперь уже твоей, без подарка не останетесь.
И подает он Бармалею свою рукавицу, в которой Греднева марота упрятана.
– Держи вот! Эта штука как раз вам в вашем Бердянске пригодится. Да и нам лучше, чтобы она подалее от нас пребывала.
– И мы приглашаем вас на следующий Хрустальный бал! Да, Мороз Иванович? – сказала Мара Моревна. – Будем рады вас тут у себя видеть!
– Не сомневайтесь, что мы и так за вами присматривать будем, – пообещал Дед Мороз. – Ну, отправляйтесь!
Он обнял в последний раз Снегурочку, да Мара ее в лоб поцеловала. Поцелуй такой горячий получился, кто бы мог подумать! Как печать на чело Снегурки лег!
Бармалею же она быстро шепнула:
– Про колечко-то мое не забывай! Если что!
Тут Ягодинка Ниевна слезу смахнула, Гредень поклонился, Кот Баюн промурлыкал, Андрей Осинник не отпуская Паляси из рук, помахал издали.
А потом Мороз Иванович быстрым движением поймал что-то невидимое, что мимо него пролетало – должно быть, горсть волшебства с воздухом зачерпнул. Он собрал губы дудкой и сквозь усы дунул на сжатый кулак, а когда пальцы распустились, все вокруг зазвенело хрустальным звоном, заискрилось блестками бенгальскими, и в следующий миг, даже ничего не почувствовав, Бармалей с Марфуткой оказались в Дозорной башне, в доме стариков Дозоровых. И не где-нибудь, а в самой, что ни есть, «Кадочке».
– Вот, ангел, мы и дома! – сказал Бармалей, оглядевшись по сторонам и признав дедову мастерскую. Тогда только он с неохотою выпустил девушку из объятий. Но она и сама не торопилась от него отделиться.
– Где это мы? – спросила она удивленно.
– «Кадочка», ангел, «кадочка»! Разве не узнаешь? Кончились наши с тобой мытарства в волшебном лесу. Хотя, у меня такое чувство, ангел, что и там мы с тобой были дома.
– Правда, милый, так и есть. Но я скажу иначе: где ты, там для меня и дом.
– Пойдем, скорей стариков обрадуем. Небось, они все слезы выплакали, нас ожидая, все глаза проглядели, нас выглядывая. Смотри, время уже – пять минут до Нового года осталось. – Он указал на дедовы ходики на стене, беззаботно мотавшие маятником, точно озорной мальчишка ножкой. – Если, конечно, время идет, как должно, и мир не вывернут наизнанку.
– А что может не так пойти? – спросила Марфутка. – Сам же говоришь, все кончилось.
– Не знаю, ангел, не знаю. Хорошо, если действительно все кончилось. Но надо во всем убедиться.
Они прямо там, в «кадочке», скинули верхнюю одежду, но все же остались в валеночках, как и прибыли. А что делать? Полы в доме холодные, не босиком же идти. Тут Марфутка хихикнула.
– Ты что это, так в Ягушиных тихоходных валеночках и ходишь? – спрашивает.
Бармалей развел руками:
– Ну, не успел я в свои городские ботинки переобуться, не успел. Из лесу, потому что, да сразу на бал угодил. Да там и спрашивать, и искать их было бесполезно, сама знаешь. Ничего, будет повод как-нибудь туда за ними смотаться. Валенки, кстати, еще и здесь пригодятся. Помнишь же, зима нынче какая?
Подаренную
