причина скрывать имя и фамилию этого мужчины?
— Разумеется.
— Какая же?
— А та, что он женат. Если раньше времени разболтать об этом, можно повредить разводу. Ведь совсем не безразлично, по чьей вине развод.
— Это она говорила вам?
— Да я и без нее знаю… А тут как — то она пришла вечером и попросила разрешения пожить у меня. Я согласилась, потому что любила ее. Она пришла всего с одним чемоданом — вещей взяла с собой мало.
— И вы из этого заключили, что Маргит собирается поехать за границу?
— Она сама сказала. Мол, хотела бы съездить дней на десять…
— У вас ничего не осталось из ее личных вещей?
— Кое — что осталось: пуловер, две пары туфель. Но я сообщила об этом, когда здесь были из городской милиции.
— Я имею в виду такие вещи, на которые тогда, возможно, вы не обратили внимания. Ну, скажем, фотография, книги или что — нибудь подобное?
— Фотография? Нет, не было. А вот книгу она одну приносила. Потом унесла обратно.
— Не помните, как называлась книга?
— Погодите… сейчас., вроде бы «Бабочка» или что — то в этом духе.
— Не «Мотылек»?
— Верно! «Мотылек». Теперь я точно вспомнила. Она еще говорила, что книга очень увлекательная. Приключения не то пленника, не то узника какого. Нельзя, дескать, оторваться. Конфуз, правда, вышел с этой книгой. Раз утром Маргит ушла было на работу, но тут же вернулась за книгой, сказала, что книга не ее, и она обещала сегодня, в тот день, значит, вернуть. И рассердилась на меня за то, что я как — то поставила на книгу чашку с молоком и остался след. Маргит сказала еще: «Ну вот, теперь на меня подумают, что я неряха…»
Бартош, рассеянно слушавший рассказ Розалии, сделал пометку в блокноте: «„Мотылек“. След от чашки».
— Скажите, а она никогда не упоминала имени этого мужчины? — спросил он. — Может, случайно?
— Маргит всегда называла его «он». Будто у него вовсе и нет имени. Только раз…
— Что только раз?
— Раз только, когда, мы были в Веселом парке и возвращались с «американских горок», она вроде бы назвала имя. Да и то… не настоящее, а скорее прозвище. Я еще помню, рассмеялась тогда, подумав: как можно человека назвать так… Погодите, как же она сказала? Орленок… Нет…
— Ястребок? — попытался прийти ей на помощь Бартош, но Розалия отрицательно замотала головой и сосредоточенно наморщила лоб.
— Нет-нет. Сокол… соколик, тоже нет… Вспомнила. Кондор! Да. Она сказала: «Вот если бы Кондор видел!» Я и рассмеялась: человек — и кондор…
«Кондор», — записал в блокноте Бартош и трижды подчеркнул. Потом простился.
«Итак, подведем итоги, — рассуждал он сам с собой. — Маргит встретилась на улице Резчиков с мужем; они поссорились, и она, разозленная, вернулась домой, сюда. Сварила кофе, поела дыни и вернулась на работу, откуда ушла в пять. И больше ее живою никто уже не видел. Где она находилась с пяти часов до момента своей гибели? У Кондора?..»
Бартош чувствовал, что этот Кондор — ключ к разгадке. Удастся ему отыскать Кондора — он сразу приблизится к раскрытию дела.
Он прошел из конца в конец улицу Резчиков, заглянул в отдел загранвиз. В памяти всплыли слова капитана Зентаи, под началом которого он начинал службу: «Сколько бы раз ты ни шел по одному и тому же следу, всегда найдешь еще что — то новое и нужное».
След ведет на Черхатскую
— Итак, что же вас беспокоит, мой молодой друг? — спросил Салаи, когда они сели за кофе. — Дело Добровича? Помню-помню. Женщина была заколота ножом, и подозрение пало на ее мужа.
— Да. Муж угрожал ей, почему, собственно, милиция и арестовала его. Сначала он отрицал свою вину, потом во всем признался, а на суде снова отрицал.
— Полагаю, вам известно, что это не какой — то исключительный поворот событий, — заметил доктор. — Такое нередко бывает.
— Я считаю, что Добрович не убивал.
— Тогда зачем признавался в убийстве? Вас интересует мое мнение как врача. Но это ведь выходит за рамки медицины…
— Я не верю в его виновность. Но не могу пока подтвердить это доказательствами.
— Если он и впрямь невиновен, как вы говорите, то сами это докажете.
— Премного благодарен за столь высокую оценку моих способностей, но пока я не нащупал никакого следа.
— Видите ли, след — это весьма странная и капризная штука. Зачастую мы даже не предполагаем, что след жулика уже в наших руках. Знаете, что говаривал один мой давний приятель, инспектор, служивший еще в старой полиции? Всякое сложное дело, по сути, до бесконечности просто. Более того, сложных дел вообще не существует, но это выясняется лишь тогда, когда дело уже распутано.
Доктор проводил Бартоша до дверей. Покусывая губы, младший лейтенант сбежал с лестницы. Не следовало бы сюда приходить. Сплошная философия. Но тут мысли его неожиданно приняли совсем другой оборот. И он поехал на улицу Сердца. Двери мастерской «Кордона» были открыты; в привратницкой сидел и клевал носом пожилой мужчина. Бартош постучал в окошко и со всей естественностью, на какую был способен, спросил:
— А что, Кондор еще не ушел? Он звонил мне.
— Кондор? — улыбнулся привратник. — Уже ушел.
— А вы не подскажете, где мне отыскать его? — стараясь владеть собой, спросил младший лейтенант. — Он нужен мне по важному делу… По очень важному… — В горле у Бартоша пересохло.
— Почему же нет, конечно, подскажу! Дело простое, — благодушно ответил старик и достал из конторки адресную книжку. — Сейчас посмотрим… Та-ак… товарищ Карой Лендваи… Вот, пожалуйста: улица Черхатская, дом двадцать один.
— А телефона у него нет?
— И телефон есть: 272–428.
— А скажите, папаша, — изо всех сил стараясь оставаться спокойным, продолжал расспрашивать Бартош, — почему, собственно, товарища Лендваи называют Кондором?
— Видите ли, в чем дело. Лендваи очень добросовестный, все знает и все видит. Кто — то сказал однажды, что у него такой зоркий глаз, как у горного орла, у кондора. С тех пор к нему и прилипло это прозвище: Кондор.
Улица Черхатская, 21. Темное парадное. Бартош достал карманный фонарь и осветил им список жильцов. На первом этаже проживают сотрудник почтового ведомства и врач; на втором — преподаватель музыки, инженер-лесовод и офицер; на третьем этаже — под фамилией Чихас Яношне — искомое: Карой Лендваи. Из этого явствовало, что Лендваи либо снимает у гражданки Чихас комнату, либо это коммунальная квартира на две семьи.
Дверь открылась, на пороге перед Бартошем стоял стройный, слегка лысеющий мужчина в домашней куртке.
