и книжников это называется «раритет».
— Здорово, — сказал Тарик. — Это, выходит, у меня теперь самый натуральный, как бишь его? Раритет?
— Он самый. Все собиратели старожитностей за раритетами в первую очередь гоняются, друг у друга стараются перехватить, друг перед другом хвастают. Иные и собирают только раритеты, — он усмехнулся. — Тарик, ты только не думай, что это у тебя разъединственный раритет на всем белом свете. Раритетов немало, самых разных. И частенько непонятно, что они такое. Знаешь, есть присловье: «Всего знать невозможно». Нет-нет да и вынырнет вещица совершенно непонятная, как вот эта, и все торговцы старожитностями и ученые книжники руками разводят, в затылке чешут. Особенно когда попадается вещь, непонятно для чего предназначенная, опять-таки вот как эта. Будь это украшение, которое носили на одежде, — вместо стрелы была бы петля для пришивания или заколка, но петли с самого начала не было, а от заколки никаких следов. И нет следов от ушка, мы в три лупы смотрели, и в самую сильную. Ни малейшего следа! Как бы аккуратненько ни спилили ушко, под лупой след был бы виден. И амулетом древних языческих шаманов эта штуковина никак не может быть: они все либо с петелькой, чтобы к одежде пришить, либо с ушком, чтобы на шее носить, как цеховые и прочие бляхи. Нет уж, если ее и носили, то непременно в кармане. И уж всяко не чашечка для питья — из нее и кошку не напоишь, разве что мышку или воробейчика. И будь это чашечка, не было бы стрелы...
— Амулеты древних языческих шаманов... — задумчиво повторил Тарик. — Ты сам говорил, что не все они наперечет были черными, но черных среди них не счесть. Вдруг это и есть что-то черное?
На свету смирненько лежит, а в полночь ка-ак проснется и такого
наворотит... Как бронзовая змеюка в той голой книжке, не помню названия. Ты же нам давал читать, помнишь?
— Да помню, конечно, — сказал Чампи. — «Тайна бронзовой змеи»... Или «Ухмылка бронзовой змеи» — забыл уже. Я тогда же, как все вы прочитали, ее отнес в лавку держаных книг. Не так уж потрепалась, все страницы были целы, так что медный шустак дали. Не в выгоде дело — какая от медного шустака выгода, не разбогатеешь. А продал я ее оттого, что не хотел держать дома этакую залепуху. Тот сочинитель, что книжку накропал, о торговле старожитностями и вообще о старожитности не знает ничего. Уж поверь: смотрел в потолок и оттуда свои придумки черпал. По книге, ему змеюку продал не «ночной копальщик», а столичный торговец самых честных правил, занимавшийся этим ремеслом лет тридцать. Такого быть не могло. Всякий торговец, когда получает бумагу Мастера, знакомится с «Регламентом о старожитности» и обязан ему следовать скрупулезно. Кара за нарушение суровая — именно потому, что иные вещички старожитные как раз и могут оказаться черными и такого наворотить...
— А как же определить, черное оно или нет? — спросил Тарик, увлеченный этим лекционом, вплотную касавшимся его самого: бляшку-то он собирался оставить себе и унести в дом...
— Да проще простого! Всякую вещичку, ежели небольшая, кладут в чашу со святой водой. Нет такой черной, чтобы это вынесла. Я сам, хвала Создателю, никогда такого не видел, но дядюшка Лакон рассказывал, как оно бывает. Как взрыв парового котла или горючего праха142, вещичка летит к потолку, иногда завывает мерзко, — Чампи поежился. — А для пущей надежности читают еще «Затвор на изгнание нечисти святого Риато», самого ярого и сильного борца с нечистью, самим Создателем благословленного. Ну, а ежели вещица большая и ни в какую чашу не влезает, ее кропят святой водой очень старательно. Твою бляшку дядюшка Лакон первым делом в чашу положил, а потом прочитал над ней «Затвор». И ничего с ней не О
случилось. Потом, когда очистили, изучили знаки по особой книге. Толстенная такая, называется «Букворяд злого чародейства». Там все до единого собраны знаки, какие пользовала древняя нечисть и какие пользует сейчас та, что осталась. Если там какого-то знака нету — значит, его и вовсе нету. Вот этих, что на бляшке, там нет ни одного. Значит, даже дважды проверенная. Знаешь, святую воду и книгу даже многие «ночные копальщики» пользуют из тех, что поумнее. Не по доброте или благородству души, а только заботясь о собственной шкуре: любой из них может выкопать что-то безобидное на вид, а оно вскорости норов покажет... Бывало, говорят, вот умные и осторожничают. Это торговцев заставляют обязательно книгу покупать после получения бумаги, а «ночного копальщика» кто ж принудит? Он бумагу не получает и не объявляется. Вот и покупают через вторые, третьи руки: книга ж не запретная. Есть книжные лавки, которые неплохо денежку заколачивают на «ночных копальщиках»: кому ж другому книга понадобится? Короче, не сомневайся, Тарик: бляшка, как выражаются у нас, «чистенькая», неси домой смело. Есть еще разговор...
Он замолчал, а Тарик опустил бляшку в карман. К ним подбежали и остановились, переводя дух, Дальперик и еще двое — ну конечно, Мидати и Парой из той шестерки Недорослей, какую Дальперик, глядя на больших, называл своей ватажкой и был ватажником. Настоящие ватажки на это взирали благодушно: пусть забавляются, молокососы. Скоро вырастут, нас заменят, а уж мы им все негласки и традиции передадим...
— В карету села, — азартно блестя глазами, доложил Дальпе-рик. — Карета без гербов, вроде новая и не убогая. Пара лошадей, каурые. Уехала неспешно. Мы б проследили бегом, только указания не было...
У них не было указания следить за Марлинеттой — кому это интересно? Но все равно, не следовало расхолаживать ретивых, порой они приносили и что-то полезное. А потому Тарик с важным видом генерала перед шеренгой солдат сказал:
— Молодцы, востроглазые, хвалю!
— Таричек, и нам бы в Приписные, — робко сказал Мидати. — Годочками годимся, негласки соблюдаем...
— Подумаем, — значительно сказал Тарик. — Дело непростое, не я один решаю, вся ватажка...
Недоросли унеслись вприпрыжку с дикарскими воплями, а Тарик спросил:
— Что за разговор?
— Если захочешь бляшку продать, дядюшка Лакон дает десять серебряных денаров. Больше никто не даст, наоборот, обсчитают. Он, конечно, свое надбавит, но не особенно, денаров пять — ну, все торговое дело стоит на надбавке. Понимаешь, Тарик, очень дорого, иногда в немалом золоте, ценится понятный раритет, про который точно известно, сколько ему годов и чем
