и попробовала взобраться в первые попавшиеся открытые двери автобуса. Но была вышвырнута таким пинком, что еле удержалась на ногах и поскакала в сторону Уолл Стрита на своих каблучищах со скоростью подстёгнутой молодой кобылы, вопя и размахивая сумочкой.
С автобусом тоже была засада – в нашей части Бродвея он ходил взад-вперёд, а у истока самой длинной американской улицы менял маршрут до полного абсурда. Так что мы снова поплелись в Гринвич Виллидж, и теперь уже точно след в след прошли по маршруту Бродского к набережной.
Засыпая под вой соседских кондиционеров, я горевала, что не нашла на Манхэттене сувениров. Не может ведь нормальный человек считать ими трусы, футболки и полотенца из американского флага, магнитики с небоскрёбами и убогие китайские изделия подписанные «I Love New York!».
В США беда с сувенирами. Они пережили эпоху некрофильских поделок из костей убитых японцев, завозимых американскими бойцами. Да так, что нож из плечевой человеческой кости для вскрытия писем конгрессмен-демократ Фрэнсис Уолтер подарил самому Рузвельту. И тот им пользовался, пока в СМИ не разразился скандал.
Россияне тоже воевали с Японией, но – к вопросу о разнице наших менталитетов – некрофильских сувениров оттуда не возили, а вывезли из Японии свой самый важный сувенир. И не в солдатском вещмешке, а в сумочке супруги мецената Саввы Мамонтова – Елизаветы. На острове Хонсю её покорила разъёмная деревянная фигурка одного из семи японских богов счастья – длинноголового Фукурокудзю с веером; внутрь фигурки вкладывалось ещё несколько.
Эскизы первой матрёшки, навеянной обаянием синтоистского божества, сделал друг Саввы Мамонтова – художник Сергей Малютин, а выточил её лучший игрушечник Сергиева Посада – Василий Звёздочкин. За девочкой с чёрным петухом следовал мальчик, потом снова девочка, а самая крохотная фигурка изображала спеленатого младенца.
Эта матрёшка по сию пору красуется в Павлово-Посадском музее и намекает на времена, когда женщины надевали для тепла по нескольку юбок и рубашек, а имя Матрена, восходящее к латинскому «mater», было наиболее распространённым. Нарядная матрёшка прижилась в России потому, что олицетворяла непобеждённое язычество.
А ещё потому, что наш фольклор бесконечно вкладывал одно в другое, маленькое в большое по принципу, «чем глубже, тем важнее». В детстве я не понимала, почему «смерть кощеева в игле, игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце»? А потом сообразила, что любая русская народная сказка – матрёшка.
«Репка» – матрёшка, развернутая по горизонтали. И странно, что никто ещё не создал матрёшку-Репку, из которой вылезали бы дед, баба, внучка, Жучка, кошка и мышка. «Курочка Ряба» – матрёшка, из которой по очереди появляются дед, баба, мышка и, наконец, золотое яичко. «Золотая рыбка» – матрёшка, в которую по очереди вкладываются реализованные мечты старухи, а в сердцевине темнеет разбитое корыто.
«Маша и медведи» – матрёшка с маленькой Машей в центре, а «Колобок» и подавно…
Матрёшка – кукла-шкатулка, кукла – с начинкой, кукла – с продолжением. Она практически совершенна, всегда уместна, и потому матрёшек никогда не бывает слишком много.
Американцы пытаются сделать матрёшками наваленные в киосках фигурки статуи Свободы, но их не покупают – они холодные, с мёртвым лицами, и их не хочется брать в руки. Бартольди наворотил американскую свободу надгробной фигурой, хотя родной ему символ свободы, чьи бюсты украшают официальные учреждения Франции, а профиль чеканится на деньгах – женственная Марианна во фригийском колпаке.
Да и «французская Свобода» версии Делакруа, взлетающая на баррикады в разорванном платье с голой грудью, не просто женственна, но откровенно эротична. Одни искусствоведы считают, что Делакруа, эпатируя зрителя, изобразил себя сзади революционерки в костюме и цилиндре. Другие искусствоведы уверены, что эта «Свобода» намекает на бесстрашие народа, «бросившегося в революцию голой грудью».
Но мне видится намек на гильотину – перед отрубанием головы на женщинах разрывали рубашку и платье, чтоб лезвие не скользило по ткани, а шоу приобретало скабрёзный характер. «Свобода» Делакруа вырвалась из-под занесённого лезвия гильотины, и потому ей уже ничего не страшно.
Поза статуи Свободы подробно сплагиачена с гологрудой «Свободы»: француженка держит в поднятой правой руке флаг, а в согнутой левой – ружьё; а американка держит в поднятой правой факел, а в согнутой левой – скрижаль с датой принятия Декларации независимости США; француженка стоит одной ногой на трупах, а американка – на разбитых оковах.
И вообще, Фредерик Огюст Бартольди планировал эту скульптуру с маяком-светильником в руке к открытию водной трассы между Средиземным и Красным морями под названием «Египет, несущий свет в Азию», но Исмаил-паша отказался от неё в последний момент не то по финансовым, не то по религиозным соображениям.
Бартольди отрицал «египетские» корни «американской Свободы», но ведь и Церетели уверяет, что Петр Великий, – это не переделанный Колумб. Любопытней, почему Бартольди не бросил ни щепотки обаяния в статую Свободы, сделав её немецкой «девушкой с веслом» и тяжёлым подбородком?
Видимо, старался приблизить её к американскому социальному идеалу комсомолки-спортсменки-красавицы-жены-матери-общественницы, с которой позже лепили советскую женщину, сдавшую нормы ГТО. Однако плечистые россиянки, похожие на статую Свободы, так и остались внутри матрёшками. И в этом парадокс трансформации статуи Свободы, сделанной французом с немки для олицетворения «Египта, несущего свет в Азию», в матрёшку, заимствованную русскими у японцев.
Седьмой день
Поездка заканчивалась, хотелось успеть неуспетое. С утра побежали в книжный, стоящий за деликатесным «Zabar’s». По московским меркам, книжный был небольшой, но вполне пятизвёздочный. Подростки тыкали пальцами в привязанные к прилавку гаджеты, а малышня громила специально отведённый уголок с игрушками. Муж закопался в книгах, а я прогулялась по отделам, отметила, что в магазине в основном белое население, и вернулась глазеть на Бродвей.
Роль лавочек, как обычно, исполняли железные заборчики вокруг деревьев. На заборчике дерева справа от меня наигрывал мотивчики из мюзиклов пожилой скрипач в отглаженных рубашке и брюках. Толстенное обручальное кольцо с его пальца запускало в глаза прохожим солнечных зайчиков. Перед ним лежала белая ковбойская шляпа, намекающая, что он «истинный американец».
А слева от меня на асфальте по-турецки сидела девушка в футболке, джинсах и кедах. Рядом валялся рюкзак, стоял пластмассовый стаканчик для мелочи и картонка с надписью «Бездомная голодная поможет любая мелочь благослови вас бог». Девушка была откровенная наркоманка – немытая, нечесаная, с опухшим лицом.
Тут остановился микроавтобус, и раздалась оглушительная брань выкатившихся из него троих ожиревших чёрных. Четвёртый худой остался за рулём, похохатывая над ними. Выкатившиеся поорали, тыкая друг друга в грудь, а потом самый пожилой из них с обречённым видом взял из автобуса листки формата А4, моток скотча и
