Анну Васильчикову; вскоре она умерла, и тиран на ее место взял некоторую вдову Василису Мелентьеву. Наконец, в 1580 году царь вздумал торжественно вступить в пятый брак. В это время он женил второго сына своего Феодора, для которого из собранных красавиц выбрал Ирину Федоровну, сестру своего нового любимца Бориса Годунова; сей последний происходил от татарского мурзы Чета, в XIV веке выехавшего из Орды в Москву. Затем царь для себя избрал Марию, дочь Федора Нагого. Обе свадьбы были отпразднованы с обычными обрядами. На сей раз Иван Васильевич уже не счел нужным обращаться к духовным властям за церковным разрешением, а ограничился тем, что после своего пятого брака некоторое время только исповедовался, но не приобщался.
В правительственных делах самодурство Ивана Васильевича особенно высказалось следующим его поступком. Продолжая игру в земщину и опричнину и как бы не доверяя старым земским боярам, царь вздумал во главе земщины поставить особого государя, и притом человека не русского, а татарского происхождения. В Касимовском ханстве известному Шиг-Алею (умершему в 1567 г.) наследовал его дальний родственник Саин-Булат, сын татарского царевича Бек-Булата. Сей служилый касимовский хан принимал со своими татарами такое же деятельное участие в походах и войнах Ивана Васильевича, как и предшественник его Шиг-Алей. В 1583 году он принял христианство с именем Симеон; тогда вместо Касимова царь дал ему в кормление Тверь, с титулом великого князя Тверского. Этого-то крещеного татарина, Симеона Бекбулатовича, Иван Васильевич вдруг (около 1575 г.) посадил государем в Москве, даже венчал его царским венцом и окружил пышным двором; а себя стал именовать только Иваном Московским, поселился на Петровке, ездил к Симеону на поклон как бы простой боярин, писал ему разные челобитные, величая его «великим князем всея Руси», себя же и своих сыновей называя уменьшительными именами, Иванцом и Федорцом. От имени Симеона писались и некоторые правительственные грамоты (впрочем, не важные по содержанию). Такое чудачество с Симеоном Бекбулатовичем продолжалось около двух лет. Хотя разделение на опричнину и земщину не было отменено при жизни Ивана Васильевича, но в последнюю эпоху его царствования названия опричнина и опричник постепенно вышли из употребления, заменяясь названием двор и дворовый.
Наряду с тиранством и самодурством Ивана IV видим у него черты замечательной подозрительности, трусости и малодушия. Окружив себя преданной, надежной дружиной опричников или телохранителей, он далеко не считал себя в безопасности и постоянно опасался боярских замыслов и козней, направленных будто бы к свержению его с престола. На сей случай он заранее искал себе верного убежища со своей семьей и своими сокровищами; а потому не только строил для себя каменные укрепленные палаты в Вологде, но и устремил свое внимание за море, на отдаленную Англию. Выше мы видели, что член английской Беломорской компании Дженкинсон, человек ловкий и предприимчивый, сумел понравиться Ивану Васильевичу, приобрести его доверие и, пользуясь тем, выхлопотать у царя расширение льгот для своей торговой компании. Эта компания получила почти исключительное право приставать к нашим северным берегам, получила разрешение учредить свои склады, кроме Москвы, в Вологде, Ярославле, Костроме, Нижнем, Казани, Астрахани, Новгороде Великом, Пскове, Ругодиве и Юрьеве Ливонском, а также беспошлинно провозить свои товары Волгой в Каспийское море и Среднюю Азию. При помощи того же Дженкинсона царь попытался войти в непосредственные сношения с королевой Елизаветой и предложил ей (в 1567 г.) заключение тесного оборонительного и наступательного союза; причем тайной статьей договора должно быть предоставлено обоюдное право находить себе полный приют во владениях союзника в случае какой-либо невзгоды. Но умная королева по отношению к России заботилась только о торговых выгодах англичан и отнюдь не желала заключать такой договор, который бы обязал ее принимать участие в происходивших тогда войнах России с Польшей и Швецией из-за Ливонии; да если бы и желала, то не могла сего сделать одной собственной волей при конституционном строе своего государства. Через своего посланника (Фому Рандольфа) она словесно и уклончиво отвечала на предложение союза, а в своей грамоте говорила только о торговых делах. Иоанн настаивал на заключении тесного союза; вновь получив уклончивый ответ, он вспылил и разразился резким письмом к королеве. «Мы думали, — писал он 24 октября 1570 года, — что ты в своем государстве государыня. Но видим, что твоим государством правят помимо тебя мужики торговые, а ты пребываешь в своем девическом чину как есть пошлая девица». Вместе с тем он объявил опалу на английских купцов, велел захватить их товары и прекратить их торговлю в России. Больших хлопот стоило потом Елизавете и английским купцам, с помощью того же Дженкинсона, смягчить царя и восстановить свою торговлю с Россией и через Россию с азиатскими странами; но прежние их привилегии не были восстановлены вполне. Иван Васильевич, впрочем, сам нуждался в этой торговле, особенно когда началась его война с Баторием: английские торговцы доставляли необходимых ему техников, а также военные снаряды и припасы, каковы: медь, свинец, селитра, сера, порох и прочее.
Говорят, что мысль искать убежища в Англии была внушаема Ивану Васильевичу его доверенным врачом извергом Бомелием, который своими наветами поддерживал в царе страх перед воображаемыми боярскими кознями и наводил его на новые мучительства, чем заслужил общую ненависть. Русские называли его еретиком и колдуном, которого немцы будто бы нарочно подослали к царю. Но и сам этот изверг, подобно разным другим любимцам, погиб лютой смертью. В начале войны с Баторием Бомелий был уличен в тайных с ним сношениях, за что Иоанн, как говорят, осудил его на сожжение. Из всех недостойных любимцев Иоанна только самый близкий к нему и наиболее свирепый, Малюта Скуратов, не успел на самом себе изведать непостоянство тирана. Он погиб смертью храброго: во время Иоаннова похода в Эстонию в 1573 году Малюта сложил свою голову при взятии приступом крепости Пайды (Вейсенштейн). Иоанн отправил тело павшего любимца в монастырь Иосифа Волоцкого, а в отмщение за его смерть велел сжечь на костре несколько пленников, немцев и шведов!
В эту последнюю эпоху царствования у Ивана IV развилась особая страсть к сочинительству. Посреди многочисленных забот правительственных и церковных, посреди тиранских деяний и ничем не стесняемого разгула чувственности он находил возможность сочинять длинные наставительные послания к разным лицам — послания, исполненные лжесмирения или лицемерия и явных притязаний на большую книжную начитанность. Образчик таковых произведений его пера мы уже видели в знаменитой переписке с Курбским. Не менее любопытно весьма пространное, велеречивое послание царя к игумену Кирилло-Белозерского монастыря с братией, написанное около 1575 года, по
