и хотел осмотреть место для будущей съёмки.
– Для чего?
– Я говорил: у нас киноэкспедиция. Понимаете? В Чаре есть предание. Будто когда рудник закрыли, заключённых вывезли и отпустили. В смысле – амнистировали.
– Че-го?!
– Легенда такая местная. И мы хотели снять документальный фильм на контрасте: доклад на 20-м съезде партии с разоблачением культа личности Сталина, фестиваль молодёжи и студентов пятьдесят седьмого года и – как символ новой жизни – прикрытый рудник, заколоченные лагеря смерти и выпущенные на свободу люди… Мы так это задумывали.
– Вы так задумывали, – повторил Дед. Выглядел он совершенно ошарашенным. Хотел что-то спросить. Но не спросил. Тяжело опершись на стол, поднялся и пошёл из избы.
Спустя время Олег выглянул в окошко. Дед с самокруткой во рту раскачивался взад-вперёд на бревне и беспрерывно тёр виски, будто опасался, что голова взорвётся. У ног его тёрлись лайки. Казалось, был он не в себе.
Олег испугался. С тех пор как Дед запер их посреди болота, жизни их всецело зависели от непредсказуемого хозяина заимки.
Накрыли стол. Танечка через окно кликнула Деда.
Тот пришёл с бутылкой прозрачной жидкости.
– Самогон! – водрузил бутылку на стол. Поглядел, как Танечка кормит с ложки больного. Игорь был по-прежнему слаб. Но в глазах его появилась осмысленность. Он даже с удивлением оглядел незнакомца. Помахал приветливо.
– Вижу, нас, богатырей, прибыло.
Тут же закрыл глаза и засопел – прямо над тарелкой.
Счастливая Танечка промокнула ему губы. Уложила.
– Я б тоже тяпнула! – заявила она – с лихостью.
Подсела. Тревожно скосилась на закашлявшегося Игоря.
– Да выживет твой. – Дед ещё раз глянул на порозовевшего утихшего больного. Прислушался к дыханию. – Теперь выживет.
Танечка положила ладошку на лапищу Деда. Будто веточка упала на могучую корягу.
– Как же мне вас благодарить?
– А вот с этим не спеши. Кривая, она на то и кривая, что думаешь, будто уже вывела, а она, глядь, опять завела, – мутно ответил Дед. Разлил. Себе – полный, с краями. Танечке и Олегу – на донышке. Не чокаясь, махнул в один присест.
Оглядел требовательно:
– Рассказывайте оба! Всё, что со смерти Сталина со страной случилось.
– А вы разве не знаете? – осторожно уточнила Танечка.
– Что из лагерей после Сталина выпускать стали – слышал. А остальное? Знаю – не знаю. Валяйте напропалую, по бездорожью. Что там за культ у вас? Ну же! Без утайки. Раз уж угораздило ко мне угодить.
Он тряхнул гривой, спустив её на лицо. Затих выжидающе.
Озадаченная Танечка переглянулась с Олегом. Тот недо-умённо повёл плечами.
Рассказывали наперебой, сбивчиво. О докладе Хрущева на съезде пятьдесят шестого года, о реабилитациях и возвращении из лагерей тех, кто выжил, о НАТО, о Восточном блоке, о венгерском восстании. О фестивале молодёжи и студентов, о первом спутнике, о целине.
Огромный человек как спрятал лицо под волосами, так и сидел согнувшись. Лишь грива на лице покачивалась, будто занавеска на сквозняке. Олег ждал, что Дед и сам разговорится. Но тот лишь тихонько то ли порыкивал, то ли поскуливал. Наконец открыл лицо. Щека непрестанно подёргивалась.
– Живёт страна, значит, – прогудел он. Ничего больше не сказал. Встал и ушел в сарайчик, уступив дом непрошеным гостям.
– Олежка! Как же у него всё болит, – прошептала Танечка.
– Игорь?
– Да Игорь понятно. Хозяин наш. Будто кожа содрана.
«Кожа, может, и содрана. Да только автомат под рукой», – буркнул про себя Олег.
Он непрерывно думал о том, какая участь им уготовлена. Видно было, что их угрюмый хозяин вынашивает какую-то тяжёлую мысль. Мечется. Ведь для Деда их появление подобно смерти. По той ли, иной ли причине сторонится он людей, но выпустить непрошеных гостей – значит, раскрыть своё обиталище. И на что он решится, кажется, не знает даже сам.
Так прошло ещё несколько дней. Игорь выздоравливал тяжело. То, казалось, шёл на поправку, то заново бился в лихорадке.
Танечка была и за сиделку, и за кухарку, и за садовницу. Даже козу доить приноровилась. Дед вернулся с охоты как раз во время дойки. Танечка обернулась, радостная, с волосами, перехваченными повязкой на лбу:
– А ведь получается! Посмотрите.
В ожидании похвалы показала нацеженное молоко.
– Теперь это ни к чему, – непонятно пробасил Дед.
Под ночь, когда Олег, прихватив керосиновую лампу и томик Есенина, перебрался в каптерку, Дед, как всегда неслышный, появился на пороге.
– Твои спят, – зачем-то сообщил он. – Сопят в обнимку.
Выгрузил из кармана телогрейки ещё одну бутылку самогонки. Распечатал, не предлагая Олегу. Выпил стакан. Выдохнул шумно.
– Что зыркаешь? Сам не помню, когда столько пил. Давай-ка всё сначала! Откуда, по правде, взял про освобождённых заключенных?
Требовательно упёрся тяжёлым взглядом.
– Теперь уж и сам не знаю, как было по правде, – признался Олег. – Я ведь в бараках пули нашёл, гильзы. Значит, была перестрелка. С кем? Получается, с охраной. А если и впрямь бой, значит, с обеих сторон убивали. Как же их могли после этого освободить? Слышал, правда, ещё легенду. Будто заключённые сами освободились и по тайге ушли в Китай.
– Эва как! – Дед коротко, через силу, хохотнул. Допил кружку.
– Хочешь знать, как было
