Девисон считает – да и всякий счел бы на его месте, – что вопрос исчерпан.Он откланивается и ретируется к двери. Но Елизавета ни на что не способнарешиться и ничего не может довести до конца. Только Девисон дошел до порога,как она зовет его обратно; от ее веселого настроения, от настоящей илинаигранной решимости не осталось и следа. Беспокойно мерит она шагами комнату.Нет ли все же какого-нибудь другого выхода? Ведь члены Ассоциации (members ofthe Association) поклялись предать смерти всякого, кто так или иначе приметучастие в готовящемся на нее покушении. О чем же думает в Фотерингее этотболван Эмиас Паулет и его помощник, ведь они тоже члены Ассоциации, разве непрямая их обязанность – взять все на себя и тем избавить ее, королеву, отмарающей ее публичной казни? Пусть Уолсингем на всякий случай напишет этой пареи вразумит ее.
Бедняге Девисону становится не по себе. Безошибочное чутье подсказывает ему,что королева, едва сделав дело, спешит от него отмежеваться. Он уже, конечно,сожалеет, что такой важный разговор происходит без свидетелей. Но поделатьничего не может. Ему дано ясное поручение. Поэтому он прежде всего идет вгосударственную канцелярию и просит скрепить приговор печатью, а затемнаправляется к Уолсингему, который тут же составляет на имя Эмиаса Паулетаписьмо в духе высказанных Елизаветой пожеланий. Королева, пишет Уолсингем, ксожалению, усматривает в службе своего испытанного слуги прискорбный недостатокрвения: ввиду угрожающей ее величеству опасности со стороны Марии Стюарт емуследовало бы давно подумать, как бы «самому и без нарочитых приказаний», своимисредствами устранить узницу. Он может с чистой совестью взять это на себя, ведьон дал клятву Ассоциации, а этим он снимет с королевы тяжелое бремя, ведь всемизвестно, как ей неприятно проливать кровь.
Письмо вряд ли успело добраться по назначению и, уж конечно, на него еще непоступило ответа, как в Гринвиче снова переменился ветер. На следующее утро, вчетверг, посланец королевы приносит Девисону записку: если он еще не передалприговор канцлеру для скрепления печатью, пусть покамест воздержится до личнойс ней беседы. Девисон со всех ног бросается к королеве и поясняет, что вчератут же выполнил ее поручение и что смертный приговор скреплен печатью.Елизавета, по-видимому, недовольна. Но она молчит и не упрекает Девисона. Аглавное, двоедушная ни словом не заикается о том, что хотела бы вернутьзлосчастный документ с печатью. Она только жалуется Девисону, что это бремяснова и снова валится ей на плечи. Беспокойно шагает она из угла в угол.Девисон ждет и ждет какого-то решения, приказа, ясного и недвусмысленногопожелания. Но Елизавета внезапно покидает комнату, так ни о чем и нераспорядившись.
И снова перед нами сцена шекспировского звучания, только Елизаветаразыгрывает ее на глазах у одного-единственного зрителя; снова вспоминаем мыРичарда III, как он жалуется Букингему, что противник еще жив, и вместе с темвоздерживается от членораздельного приказа убить его. Тот же обиженный взгляд,что и у Ричарда III, недовольного тем, что его вассал и понимает и не хочет егопонять, испепеляет злосчастного Девисона. Бедный писец чувствует, что почва подним колеблется, и судорожно хватается за других: только бы одному не отвечать вэтом деле всемирно-исторической важности. Он бросается к Хэтону, фаворитукоролевы, и рисует ему свое отчаянное положение: Елизавета повелела датьприговору законный ход, но видно по всему, что она потом отречется от своегодвусмысленно отданного распоряжения. Хэтон слишком хорошо знает Елизавету,чтобы не разгадать ее двойную игру, но и он не склонен ответить Девисону ясным«да» или «нет». Все они, словно перебрасывая друг другу мяч, стараются свалитьс себя ответственность: Елизавета – на Девисона, Девисон – на Хэтона, Хэтон, всвою очередь, спешит информировать государственного канцлера Сесила. Но и тотне хочет взять все на себя и созывает на следующий день нечто вроде тайногогосударственного совета. Приглашены только ближайшие друзья и доверенныесоветники королевы – Лестер, Хэтон и семеро других дворян; каждый из них поличному опыту знает, что на Елизавету нельзя положиться. Впервые вопрос здесьставится с полной ясностью: все они согласны в том, что Елизавета, спасая свойморальный престиж, намерена остаться в стороне, чтобы обеспечить себе «алиби»;она хочет представить дело так, будто сообщение о свершившейся казни «застиглоее врасплох». И стало быть, на обязанности ее верных – подыгрывать ей в этойкомедии и словно бы против ее воли привести в исполнение то, чего она, всущности, добивается. Само собой разумеется, такое кажущееся, а втайнепризываемое ею превышение власти чревато величайшей ответственностью, а потомувся тяжесть подлинного или притворного гнева Елизаветы не должна пасть накого-нибудь одного. Сесил и предлагает, чтобы все они сообща распорядились оказни и взяли на себя сообща всю ответственность. Лорду Кенту и лорду Шрусберипоручается проследить за исполнением приговора, а секретарь Бийлоткомандировывается в Фотерингей с соответствующими полномочиями. Такимобразом, мнимая вина раскладывается на десятерых членов государственногосовета, который своим мнимым «превышением власти» наконец-то снимет «бремя» сплеч королевы.
Обычно Елизавета до крайности любопытна, это едва ли не основная ее черта.Вечно ей нужно знать – и притом немедленно – все, что происходит в орбите еезамка, да и во всем королевстве. Но не странно ли: на сей раз ни у Девисона, ниу Сесила и ни у кого другого не спрашивает она, как обстоит дело с подписаннымею смертным приговором. В течение трех дней она ни разу не вспомнила об этомнемаловажном обстоятельстве, оно как бы улетучилось из ее памяти, хотя ужемногие месяцы она только им и занята. Кажется, будто она испила вод Леты, такбесследно выпало это дело из ее памяти. И даже на другое утро, в воскресенье,когда ей передают ответ Эмиаса Паулета на письмо Уолсингема, она не вспоминаето подписанном приговоре.
Ответ Эмиаса Паулета не слишком радует королеву. Верный страж сразу жераскусил, что за неблагодарную роль ему готовят. Он почуял, какая награда егождет, если он возьмется устранить Марию Стюарт: королева публично объявит егоубийцей и предаст суду. Нет, Эмиас Паулет не полагается на благодарность домаТюдоров и не хочет быть козлом отпущения. Но, не осмеливаясь прямо ослушатьсясвоей королевы, умный пуританин предпочитает спрятаться за более высокуюинстанцию – за бога. Свой отказ он облекает в тогу напыщенной морали. «Сердцемое преисполнено горечи, – отвечает он с пафосом, – ибо, к великому моемусокрушению, я увидел день, когда мне, по желанию моей доброй повелительницы,предлагают свершить деяние, противное богу и закону. Все мое земное достояние,моя служба и жизнь в руках Ее Величества, и я готов завтра же от нихотказаться, если на то будет ее воля, так как обязан всем только ее доброте иснисхождению. Но сохрани меня бог пасть так низко, покрыть несмываемым позоромвесь мой род, согласившись пролить кровь без благословения закона иофициального приказа. Надеюсь, что Ваше Величество в своей неизменной милостипримете мой всеподданнейший ответ с дружеским расположением».
Но Елизавета отнюдь не склонна принять с дружеским расположением ответсвоего Эмиаса, которого еще недавно превозносила за его «неослабное усердие ибезошибочные действия»; в гневе меряет она шагами комнату и ругательски ругаетэтих «чистоплюев, этих брезгливых недотрог» («dainty and precise fellows»); всеони много обещают и ничего не делают. Паулет, негодует она, нарушил присягу: онподписал «Act of Association», клялся послужить королеве, хотя бы и ценою своейжизни. Да мало ли есть людей, которые что угодно для нее сделают, некийУингфилд, например! В подлинном или притворном гневе напускается она на беднягуДевисона – Уолсингем, хитрец этакий, избрал лучшую участь, он сказался больным,– а тот, чудак, еще советует ей держаться законного пути. Люди поумнее его,отчитывает Девисона королева, думают иначе. С этим делом надо было давнокончить, позор для них для всех, что они тянут.
