за грудки и тряханул как следует. Голова того замоталась, глаза моргнули. Впрочем, можно было этого не делать, ибо Аспенский давно все понял. Но ему не терпелось узнать, как и предполагал Печаев, о встрече с Хавиным.
Андрей что-то промычал, а затем его губы неожиданно задрожали и по щекам потекли слезы.
Константин с отвращением скривился, вот слюнтяй, сопли, как баба, распускает. Ничтожество. Мужик не должен хлюпать и уподобляться бабам, как бы ему тяжело не было.
Печаев размазал слезы по щекам, потянулся трясущейся рукой за недопитой бутылкой на стуле. Но Аспенский наотмашь ударил его по лицу, потом – по другой щеке:
– Хватит лакать это дерьмо!
Андрей отступил, наткнулся на диван, боком завалился на него.
Константин понял, что разговаривать сейчас с Печаевым, пытаться что-то выяснить – бессмысленно. Взял недопитую бутылку и в кухне вылил в раковину. Достал из холодильника оставшуюся водку и тоже вылил. Подошел к входной двери, выдернул ключ из замка, шагнул за порог, запер дверь снаружи и положил ключ в карман.
Печаев сполз с дивана, выпрямился на нетвердых ногах и поискал взглядом водку. Не нашел. Качнулся в кухню. Холодильник – пуст. Шарахнулся к столу, к раковине, перебрал все бутылки. Порожняк.
Начал сливать в стакан остатки. Делал это старательно, однако набрать удалось на пару глотков. Выпил и тупо задумался.
Затем, пыхтя и мыча, стал по всей квартире искать кошелек. Найдя, долго и нудно натягивал туфли. Наконец, управившись, ткнулся в дверь. Ключа не было. Обшарил дверь сверху донизу и все свои карманы. Нет.
Сразу обмяк, стало себя так жалко, что в горле застрял ком. Прижался спиной к дверному полотну и заскользил по нему к полу. Сознание провалилось, он упал, не ощущая собственного тела.
Сколько пролежал – не знал. Но, придя в себя, стал на колени, тряхнул головой и медленно поднялся. Протопал в комнату, рухнул на диван. В одежде и обуви.
Перед глазами вспыхнуло лицо Марины, и новая жалость к себе выдавила слезы. Он поджался. Сознание понеслось в пропасть. Андрей уснул.
Аспенский, выйдя из подъезда, брезгливо со всех сторон отряхнул костюм, сел в машину, рассудил, что до завтра Печаев должен оклематься, и завел мотор.
На следующее утро Константин снова вошел в квартиру Андрея, разбудил его. Отправил под холодный душ, дождался, когда тот более-менее пришел в норму.
Он ожидал узнать нечто полезное для себя, однако то, что услыхал от Печаева, привело Аспенского в крайнее раздражение. Андрей не только не добился ничего, но еще больше все осложнил.
Константин ходил по комнате, топтал разбросанные вещи, пинал ногами пустые бутылки и плевался от злости. Называл Печаева идиотом, но разумел, что одной руганью достигнуть желаемого не сможет. А главное, и это для него было самым важным, он хотел услышать о Марине, но Андрей ничего не знал о ней.
В глубине души Аспенский осознавал, что сам оказался не-меньшим идиотом, когда упустил ее с каким-то сосунком по имени Пашка. Это его особенно бесило. Но бешенство не помогало приблизить нужные результаты.
В таких обстоятельствах Печаев больше не интересовал Константина. Никакого проку впредь в нем не видел. Бросил на журнальный стол ключ и хлопнул дверью.
Пролетело несколько дней. И вдруг Аспенский увидал на дороге «Жигули» с запомнившимися номерами. Все последнее время, после исчезновения Марины, Константин, проезжая по улицам города, высматривал эти «Жигули». И вот – удача. У него закололо под лопаткой. Он поехал следом. Хотел выяснить, куда этот Пашка отвез тогда Марину. И примерно наказать сосунка за то, что влез не в свои дела, чтобы вперед неповадно было.
Ехал на расстоянии, не теряя «Жигули» из виду. Битый час кружили по городу. Пашка таксовал, и Аспенский решил, что Марина знала этого парня потому, что пользовалась его услугами таксиста. Наконец «Жигули» остановились во дворе одного из домов. Аспенский наблюдал со стороны. Парень с пакетом продуктов побежал в средний подъезд.
День назад Пашка отвез Марину в областной центр и теперь находился не в лучшем настроении. Он не мог забыть о ней и сожалел, что такая особенная женщина была не для него. Удрученно-рассеянный, проглядел, что за ним мотался автомобиль Константина.
Занес продукты в квартиру и отъехал от подъезда.
Константин уже не последовал за ним. Раскусил, Пашка заезжал домой. Вылез из машины, пешком прошел к среднему подъезду, спросил вежливо, насколько сумел, у старушек, сидевших на скамейке:
– Уважаемые, вы случайно не знаете Пашку? Не могли бы подсказать мне, уважаемые, в какой квартире он живет? Я в его такси оставил очки. А без них плохо вижу. Письмо ему в почтовый ящик хотел бросить со своим адресом, чтобы завез.
Внешний вид Аспенского – серый костюм, синяя рубашка, темные туфли – не вызвал подозрения, и одна из старушек в очках отозвалась:
– Да ты еще не такой старый, чтобы очками баловаться. Хотя, смотри, сколько молодых шастает в очках. Сама мыкаюсь без них. А Пашку знаем, как же, хороший парень, всегда здоровается, но только он недавно, аккурат перед тобой, куда-то уехал на своей машине. А если письмо, так брось в ящик под номеров двадцать девять. Это его квартира.
– Спасибо, уважаемая, – сказал Константин, зашел в подъезд, якобы опустить письмо, и скоро вышел.
Итак, Константин теперь знал, где жил Пашка.
Этим же вечером, переодевшись во все черное, он вновь заглянул к Печаеву. И прямо с порога потребовал, чтобы Андрей собирался идти с ним.
Тот, полупьяный, недоуменно заморгал своими небольшими глазами с паутинками морщин по сторонам. Он никуда не хотел идти, а тем более с Аспенским.
Константин насильно взял его за шиворот, затащил в ванную комнату и сунул головой под холодную воду.
Тот долго фыркал, вырываясь и чувствуя, как холод освежает, проникая до самого мозга. Затем вытер полотенцем голову и выслушал рассказ Аспенского о Пашке, который помешал удержать Марину в городе. После чего она пропала.
На припухшем обросшем лице Андрея появилась усмешка. Уж кто-кто, а он-то лучше всех знал, что удержать Марину невозможно, если она сама этого не захочет. Разве что насильно, но это не выход из положения в нынешних обстоятельствах. Насилием Марину можно было сломать, и то вряд ли, но не покорить.
Печаев больше не хотел подчиняться Константину, быть в его руках игрушкой, ибо знал, что тот старался не для него, а для себя. Его затеи терпели крах, и Андрей утешался этим. Он наотрез отказался бриться и приводить себя в порядок.
Однако Аспенский не отступил. Его напор все-таки
