и думал, – ответил я спокойно. – Я ее люблю, она любит меня. Закончили школу, теперь поженимся.
– Это ты сейчас шутишь? – хмыкнул отец. – Если что, я шутку оценил.
– Я вообще когда-нибудь шучу? – спросил я его сухо. – Дашь ты денег или не дашь, нравится тебе или не нравится, это уже неважно. Я буду с ней, я так решил, и это даже не обсуждается. Я тебя попросил о помощи. Если бы ты помог, я был бы благодарен. Но ты отказал. Что ж, это твои деньги, твое право. Я понял. Значит, буду как-то сам…
– Герман, ты рехнулся, что ли, с этой своей любовью? – вскрикнул отец. – У тебя совсем мозг поплыл? Какая женитьба?! Тебе только восемнадцать! Думаешь, я позволю?
– Мне уже восемнадцать, так что обойдусь без твоего позволения.
– И на что ты собираешься жить со своей больной Леной? Где? Как?
– Живут же как-то. Работать пойду, как все, – пожал плечами.
– Идиот! Ну что за идиот! – отец больше не посмеивался. Вскочил из-за стола, метнулся к окну, обратно. Начал выходить из себя. Что ж, триггер сработал. – Ты готов прос*ать свое будущее, ради сомнительной радости нянчиться с какой-то больной девицей?!
Я молча наблюдал за его метаниями. Пропускал мимо ушей ругань. И ждал. Долго ждал. Пока отец рвал и метал, измеряя шагами кабинет. Пока он наконец не выдохся и не опустился в кресло, весь какой-то выпотрошенный.
– В какой она больнице? Что там за операция? Напиши имя, фамилию… Выясню для начала, что к чему.
***
Спустя два дня…
– Условий у меня два, – цедит отец жестко. – И они не обсуждаются. Первое: ты улетаешь в Канаду ближайшим рейсом. Здесь тебе делать нечего. Там учишься, работаешь с Нойром, потом занимаешь его место. Второе условие. Ты должен немедленно разорвать все отношения с этой Леной. Окончательно и бесповоротно.
– Это-то зачем? – вскидываюсь я.
– Повторю. Таковы мои условия. И они не обсуждаются.
– Я и так с ней видеться не буду. Зачем с ней рвать?
Отец долго сверлит меня прищуренным взглядом.
– Что, Герман, не нравится, когда в угол загоняют? Вот и мне не понравилось, когда ты меня загнал.
– Но сейчас это уже просто бессмысленная жестокость. Я же и так с ней расстанусь.
– Во-первых, это урок тебе на будущее. Будешь знать, как выкручивать мне руки. Во-вторых, я не идиот. И прекрасно понимаю, что можно поддерживать отношения и на расстоянии. А потом тебе захочется ее забрать туда…
– Даже если и так, тебе-то что с того? Я же буду в Канаде, буду учиться, работать на тебя, ты же этого хотел.
– А еще я хотел, чтобы ты не связывал себя с неподходящей девицей.
– Да с чего ты взял, что она неподходящая?
– Я сейчас не буду говорить о ее семье, о их социальном положении, о прочих очевидных вещах. Достаточно одного: она – больная. Она даже родить не сможет. О чем тут вообще говорить? В любом случае – таково мое условие. Или так, или никак.
– Я не смогу…
– Сможешь, ведь ты же знаешь, что от этого зависит.
– Ей же нельзя расстраиваться…
– Ничего. Переживет, не она первая, не она последняя. Бросишь ее – и она в самое ближайшее время отправится в Бергамо. Я уже предварительно договорился. Нет – я умываю руки. Так что решай сейчас, Герман. Выбор за тобой.
Отец впивается в меня цепким взглядом. Ждет, что отвечу. А что я могу ответить, когда на самом деле нет никакого выбора?
– Хорошо, – сглотнув ком, соглашаюсь я.
68. Герман
Как ни странно, отец оказался прав. Я действительно смог. Смог порвать с ней. Как требовал отец – окончательно и бесповоротно. Смог ударить словами, глядя в её глаза, любимые и любящие. Смог ранить мою маленькую Лену, оттолкнуть навсегда, почти не дрогнув. Чтобы больше не ждала и не надеялась. Чтобы презирала и ненавидела. Чтобы жила дальше свободной. Чтобы просто жила…
Только как с этим буду жить я сам – пока не знаю.
Я возвращаюсь из больницы как зомби. Перед глазами так и стоит ее лицо, в котором застыли неверие и боль. А в голове продолжает звучать ее голос: «… я тоже тебя люблю. Если нужно – уезжай. Я буду ждать. И дождусь!».
Еще вчера я за эти ее слова что бы только ни отдал. А сегодня они лишь рвут душу в лохмотья.
Если бы можно было стереть все воспоминания, вытравить все чувства – я бы без раздумий это сделал. Чтобы больше внутри ничего не болело, не жгло, не корчилось в муках. Хотя… кому я вру? Черта с два я бы согласился хоть что-то забыть.
У меня вообще ощущение такое, что по-настоящему я жил только эти полгода. А до этого – просто существовал по накатанной. И пусть сейчас адски хочется сдохнуть, но как я был с ней счастлив… Как никогда не был прежде и уже наверняка не буду.
– Домой? – спрашивает Василий, глядя на меня с неловкой жалостью.
Видать, мина у меня говорящая. Спасибо хоть снова не раскис, как накануне. До сих пор перед ним стыдно. Но тогда хотя бы стемнело уже, а сейчас был бы вообще позор. Позорище.
Я киваю, подумав вдруг, что больше не чувствую дом отца своим. Даже хорошо, что завтра вечером меня там уже не будет.
Дома собираю вещи в дорогу. Зарядки и провода от гаджетов бросаю на дно сумки. Раскладываю на кровати одежду аккуратными стопками: отдельно – рубашки, отдельно – футболки, толстовки, носки, белье… Двигаюсь на автомате. Потом вдруг застываю над этими ровными стопками на несколько секунд-минут – не знаю, а потом меня накрывает. Внезапно и оглушительно.
С глухим, сдавленным рыком я смахиваю всё на пол. И тут же как подкошенный сгибаюсь и сползаю на пол сам. Уткнувшись лицом в колени, тихо вою. Закусываю собственную руку, чтобы заткнуться, чтобы заглушить себя... Но оно само, против воли, безудержно рвется из меня каким-то придушенным мычанием.
В таком виде меня и застает отец. Я слышу, как он открывает дверь, как молча стоит на пороге. Чувствую, как смотрит на меня, хоть я и не поднимаю головы. Наоборот, вжимаюсь лицом в сгиб локтя, в колени, до крови
