стоял у окна, глядя во двор.
– Иду уже, – буркнул я и сбросил вызов.
Я не продумал, что ему говорить. Да и какой там «продумал»? Голова разрывалась от дикого хаоса, но четких мыслей не было, кроме одной: она не может умереть.
Меня будто выбило из реальности. Мир рушился, а я не знал, что делать.
Я просто надеялся… даже не знаю, на что я надеялся. Может, стоило как-то собраться сначала, с холодной головой найти нужные доводы, но я не мог ждать. Впрочем, вряд ли это что-либо изменило.
Отец вышел в холл мне навстречу. Был он навеселе и при параде. Похоже, недавно вернулся с какого-то мероприятия.
– Ну что, Герман, как выпускной? Я сам недавно приехал. А ты чего такой мрачный? Уж не обиделся ли ты, что меня не было? Я хотел, ты же знаешь. Ну, не смог, – развел руками отец. – Не обижайся.
Не обижайся… да я вздохнул с облегчением оттого, что он не пришел. Последнего звонка хватило.
– А мы, представь, были в какой-то дыре… в этом… как его… сейчас скажу… В Кутулике, что ли. На открытии детской больницы. Выпили там немного, конечно. Чисто символически. Они там пирушку для нас закатили по-деревенски, с песнями, плясками. Губернатор же к ним пожаловал… – хмыкнул отец. Затем приподнял руку, повел носом у плеча. – Черт, такое ощущение, что насквозь их навозом провонял. И столько времени угробил. Но не поехать не мог. Явницкому сейчас поддержка нужна. Скоро же выборы, ну я говорил. В принципе, позиции у него сильные, я уверен, что он и так останется…
– Лена серьезно больна, – перебил я его. – Ей срочно нужна операция. Она может… умереть.
Я споткнулся на последнем слове. Произнес его через силу, мысленно додумав: нет, не дай бог… ни за что!
Отец переключился с трудом. Сморгнув, на автомате договорил конец фразы:
– … на посту, но мало ли… Какая Лена?
– Моя Лена. У нее порок сердца и серьезные осложнения. Ей срочно требуется операция. Нужны деньги.
– Так она еще и больная? – воскликнул отец. – Ну, Герман, умеешь же ты выбирать себе девушек! Даже меня переплюнул.
– Ты вообще меня слышишь? – повысил я голос.
– Я слышу. Но не понимаю, что ты от меня ждешь? Сочувствия?
– Ей операция нужна, а не сочувствие.
– И? Я-то здесь при чем?
– Я… я прошу твоей помощи. Пожалуйста. Помоги Лене с операцией.
– Каким образом? – отец делал вид, что не понимает меня.
– Операция стоит пять миллионов примерно. Рублей. У них таких денег нет.
– И ты хочешь, чтобы я взял и выложил пять миллионов какой-то незнакомой девице? – усмехнулся отец. – Герман, сынок, ты в своем уме? По-моему, это ты болен, если тебе такое пришло в голову.
– Без этих денег Лена… в любой момент…
– Герман, скажи. Я что, похож на идиота?
– Ты тратишь, не считая, на всяких девок… на рухлядь… на выборную компанию этого придурка Явницкого… а тут жизнь на кону. Она же ребенок совсем. Она и жизни-то еще не видела… У нее нет никого, кроме меня.
– Постой, постой. Давай по порядку. Я трачу свои деньги, которые сам зарабатываю, это раз. Девки эти, как ты выразился, на совесть отрабатывают деньги, которые я на них трачу. Это два. Объяснять, чем полезна дружба с губернатором, надеюсь, необязательно? И что значит – рухлядь? Это антиквариат, между прочим. Ценное вложение. А с какой стати я буду выкидывать деньги на лечение какой-то девицы? Зачем это мне?
– Лена – не какая-то девица. Она… она для меня очень много значит. Нет… она для меня всё, вообще всё.
– Герман, умоляю, – хохотнул отец. – Давай без мелодрам. Этих Лен у тебя будет еще навалом. И каждой плати? А я говорил, кстати, сразу, что вопрос денег рано или поздно встанет. И вот тебе – пожалуйста. Твоя мамаша еще поскромничала…
– Даже не сравнивай их. Лена мне вообще ничего про операцию не говорила. И денег не просила. И скорее всего, отказалась бы принять, если б предложил. Я случайно узнал.
– Но узнал же. Не верю я в такие случайности.
– Да ей плохо сегодня стало! Я отвез ее в больницу, и там… Да почему ты всех ровняешь по ней?
– Да потому что у меня жизненный опыт, а у тебя – одна дурь в башке. Всё, Герман, иди к себе, я устал.
– Я тебя прошу… – в отчаянии чуть не стонал я. – Я тебя умоляю. Помоги Лене. Спаси ее. Пожалуйста! Я на что угодно готов. Что хочешь сделаю… отработаю… Я же ничего у тебя никогда не просил и не попрошу, только…
– Нет и еще раз нет. Не унижайся.
– Ты же понимаешь, я ведь никогда тебе не прощу, если она… если с ней… Я ведь не смогу без нее…
– Простишь, еще и спасибо потом скажешь, – хмыкнул он.
Эти его смешки… эта его непробиваемая уверенность, что он один всё знает лучше всех – как же это бесило! Сердце горячо бухало где-то в горле. Мне до одури хотелось разгромить к чертям кабинет, разнести его ценный антиквариат, схватить отца за грудки и трясти-трясти, хоть всю душу из него вытрясти, лишь бы он дал эти проклятые деньги на операцию.
Но я понимал, что делу это не поможет. Отец не воспринимает эмоции и ни за что не понять ему, что я без нее сам сдохну.
Для него всё это подростковая блажь, гормоны, истерика, громкие и пустые слова. Для него имеют вес лишь сухие аргументы, ну и, само собой, выгода. А помощь… я был и правда дурак, если думал, что он просто согласится ей помочь. Везде только выгода, материальная, моральная, любая. Поэтому сейчас мне надо лишь одно: чтобы он захотел откупиться…
Сделав над собой нечеловеческие усилия, я постарался унять гнев, от которого перед глазами уже вспыхивали белые слепящие круги. Постарался загасить отчаяние, от которого внутри пекло и лихорадило. И дослушал его молча и невозмутимо.
– Пойми, Герман, я знаю, о чем говорю. Я отнесся с пониманием, когда ты с этой девочкой… развлекался там, ездил в Листвянку, что-то еще… Но ты же не думал связывать с ней жизнь. Это всего лишь подростковое увлечение…
– Вообще-то именно так я
