в книге фамилию новой приезжей. — Что, понравилась, мистер Бутс?
— В каком номере? — Человек в белой шляпе пропустил мимо ушей игривый вопрос.
— В шестьдесят пятом. Недалеко от вас. — Портье подмигнул. — Хорошо, что мисс Памела не слышит нас, мистер Бутс.
— Э! — Человек в белой шляпе сделал гримасу: плевать ему на мисс Памелу.
Опять забросил ноги на столик, развалился в кресле поудобней и, позевывая, вновь закрылся газетой. Внезапно хохотнул зло и отрывисто:
— Здорово сказано, клянусь печенкой аллигатора! Слушайте, Боб. «Мы утверждаем, что в Соединенных Штатах невозможно найти другого такого осла, как старина Эйби, и поэтому мы говорим — пусть остается президентом». Молодцы строкогоны!
— В других газетах, мистер Бутс, о нашем президенте пишут более почтительно, — позволил себе деликатно возразить портье, впрочем хихикнув.
Человек в белой шляпе сверкнул на него глазами:
— Куриные мозги! Трухлявые продажные душонки!..
Сегодня, как узнала Надин у портье, президент не принимал просителей, нужно было ждать до завтра.
Утром она спустилась в холл принаряженная: шумящее серое платье с белым воротничком, окружавшим стройную шею, соломенная шляпка с черной, закинутой вуалью, наброшенная на плечи, несколько лет не ношенная парижская мантилья. Трюмо в золоченой барочно-кружевной раме отразило ее во весь рост — тоненькую в колоколе широкой юбки. Со строгим вниманием оглядела она себя с головы до ног, покусала губы, чтобы сделались ярче. Сегодня ей предстояло выступить во всем блеске женской прелести. Стоя перед зеркалом, Надин с удовольствием убеждалась, что платье, сшитое еще до войны, сидит хорошо и ей к лицу, что шляпка миленькая, что одета она скромно, но со вкусом и вообще молода и хороша. Еще молода и еще хороша.
Когда пудрила нос, за спиной послышалось твердое позвякиванье шпор — вчерашняя белая шляпа промелькнула в зеркале.
Надин подошла к портье, встретившему ее почтительным поклоном, и стала расспрашивать, как лучше пройти в Белый дом.
— Прошу прощения, мэм, я слышал ваш вопрос, — бархатно прозвучал тут над ухом играющий мужской голос. — Как раз направляюсь в ту сторону и счастлив буду оказаться вам полезным.
Она оглянулась. Незнакомец округлым жестом приподнимал над головой белую шляпу.
— Благодарю вас, сэр, — приветливо сказала Надин.
На улицу вышли вдвоем. Спутник ее ростом был мелковат — мужчине следует быть крупнее, — но хорошо сложен, изящен, держался по отношению к ней с должной почтительностью. Шел рядом, по-военному позванивая шпорами.
После первых, неизбежных фраз о погоде, о прекрасном сегодняшнем дне он поинтересовался, надолго ли приехала леди в Вашингтон.
— Нет, ненадолго, — сказала Надин.
— По делам или к родным?
— По делам.
Она шла, взволнованная и озабоченная предстоящим разговором с самим президентом, от которого зависела судьба самого дорогого ей человека, она считала себя эмансипированной, передовой женщиной, высоко ставящей свою независимость и относящейся к мужчинам несколько свысока, и все же ей было приятно, что рядом с нею — нарядной, к лицу одетой — идет, заглядывая под шляпку, хорошо одетый, красивый мужчина, которому она, по-видимому, нравится. Мысли были неожиданные, Надин ловила себя на них с некоторым смущением и растерянностью. Что-то темное, опасное неуловимо чудилось в ее спутнике — и это, чувствовала она с огорчением, еще более усиливало интерес к нему.
— Вы бывали раньше в Вашингтоне, мэм? — спросил он.
— Да, бывала, — ответила Надин.
Ей всегда бросалась в глаза некая странная незавершенность, которая чувствовалась во всем облике столицы Соединенных Штатов. Пышная, из гранита и мрамора, громада Капитолия, чей купол, издали похожий на сахарную голову, величественно высился над крышами, правительственные здания, статуи и монументы, широкие, убитые булыжником авеню, каменные дома в несколько этажей, тихие английские парки с пенистыми водометами, роскошные виллы среди зеленых лужаек — и вместе с тем дощатые бараки с коровниками на задних дворах, жалкие негритянские лачуги. На боковых, немощеных улицах можно было наткнуться на бродячих гусей или на свинью, развалившуюся в оставшейся после дождя грязной луже.
— Столица янки! — сказал спутник Надин. — Тридцать семь церквей, а тут же на каждом шагу игорные дома, салуны и, простите меня, мэм, заведения с женщинами на любую цену. Город ханжей, гуляк и развратников.
— Почему вы так говорите о янки? Ведь вы тоже североамериканец, — несколько удивилась Надин.
Бледное лицо сложилось в пренебрежительно-высокомерную усмешку.
— Я? О нет, вы ошибаетесь, мэм. Может быть, территориально и так, но душой я с благородным, рыцарским Югом, а не с этими грязными, гнусавыми торгашами.
Надин примолкла. Сторонник конфедератов! По крайней мере, хоть не скрывает.
И здесь, в столице, ощущалась война. У подъездов правительственных зданий похаживали часовые. Звонко стуча по мостовой копытами, проезжал верхом на лошади щеголеватый штабной офицер, изящно раскланивался с богатым встречным экипажем, где виднелись цилиндры и модные шляпки. У церкви пресвитериан стоял военный фургон, санитары вносили в дверь, над которой повис белый флаг с красным крестом, носилки с тяжелоранеными.
Надин и ее спутник вышли на широкую, прямую Пенсильвания-авеню с высокими красивыми домами по обеим сторонам, подымающимися над молодыми, недавно посаженными буками. Вдали, за густой темно-зеленой листвой парка, белело двухэтажное, простой и строгой архитектуры здание с портиком о четырех широко поставленных колоннах, к которому вела просторная аллея.
— Вот и Белый дом, куда вам нужно, мэм, — показал провожатый.
Надин остановилась.
— Благодарю вас. Дальше я сама пойду.
Широким театральным жестом он снял белую шляпу. Каштановые волосы были взбиты коком, кудрявы, — наверное, завиты.
— Между прочим, сегодня у нас в театре идет интересная пьеса. Я играю, — сказал он с небрежным видом, будто вспомнив.
Запустив два пальца в верхний кармашек сюртука, выудил визитную карточку и подал Надин, поклонившись. На узком кусочке бристольского картона с золотым обрезом было отпечатано: «Джон Уилкс Бутс, артист».
— О, вы, кажется, удивлены! — засмеялся он, слегка оскалив неровные острые зубы, когда уловил недоумевающий ее взгляд, брошенный на сапоги со шпорами. — Я направляюсь сейчас в манеж. Два часа ежедневной тренировки: час на верховую езду и час на стрельбу из пистолета. Мужчина, мэм, должен владеть конем и оружием.
Надин вертела в руках визитную карточку. За кого
