основной формой психической и интеллектуальной жизни кругов, охваченных духом мессианства. Оно вытесняет нормальное мышление, приводя к тому, что любая сплетня или фантасмагория, даже самая вздорная и нелепая, находит некритичный и пылкий прием, причем независимо от уровня образования людей, свято в них верящих.
Ежедневные контакты этих людей сводятся к подогреванию друг у друга то возмущения, то возбуждения, чему, как правило, служат слухи. Есть ли в слухах правда — не имеет никакого значения, и напрасно было бы ее доискиваться, ибо правда может быть только двух видов — возмутительная или возбуждающая. Что не является одним или другим, не может быть правдой. А поскольку реальность чего-либо зависит исключительно от потребностей их миссионерской деятельности, заранее отвергающей любую истину, люди, которыми овладел дух мессианства, замыкаются в созданном ими мире.
Слух или мнение, однажды пущенное в обращение, никогда не подвергается сомнению в результате сопоставления с действительностью, а как бы становится вечным источником питания для двух основных видов эмоций. Стереться может, и чаще всего стирается, конкретное содержание сплетни, а то, ради чего она рождается, остается в качестве неисчерпаемого горючего для подстегивания состояния возмущения. Все, о чем сплетничают, что проповедуют или пишут люди, живущие в миссионерских кругах, — всегда лишь эманация этих двух состояний.
Миссионеры, естественное нравственное состояние которых — вечное возмущение вкупе с исступленным восторгом, а соответственно и самые ужасные анафемы одновременно с шумными канонизациями, по этим причинам отрицательно относятся к государству.
Государство в глазах миссионеров является конкурентом, ибо стремится иметь собственную иерархию ценностей, определяемую той ответственностью, какую оно на себе несет. Другое дело, способно ли оно выполнить стоящие перед ним задачи. Кроме того, польское миссионерство либо потрясало устои государства, обычно настолько слабого и недееспособного, что оно вынуждено было ему бессильно повиноваться, либо, как это случилось после раздела Польши, когда система власти стала чуждой народу, становилось духовным заменителем государства, взяв на себя часть его прерогатив. Эту функцию оно выполняло совместно с искусством и литературой, которые, в свою очередь, по-своему пропитывались духом миссионерства, часто находящегося в непримиримом противоречии с религиозными канонами. Из этих источников, близких друг другу, хотя и не идентичных, вырастала традиция борьбы с государством как с грозным конкурентом.
В период, когда польский народ имел собственный государственный организм, это была бесславная и вредная ориентация, усиливающая ослабление страны. В период рабства, обогащенная национально-освободительным содержанием и включившая в себя различные направления прогрессивной мысли, она показала себя с другой стороны, внесла в нашу историю труды и деяния, без которых мы были бы намного беднее.
В межвоенные годы, оказавшись господствующей в государстве, частично в светском, частично в духовном виде, она стала тормозящим фактором, уменьшающим шансы народа в соревновании со странами, освободившимися от церковного влияния. Трагическим финалом этой ориентации, застывшей на уровне прошедших столетий, был жертвенный огонь варшавского восстания.
Попытки, которые предпринимаются сегодня для оживления призрака, блуждающего по нашей истории и приносящего гибель каждому польскому государству, попытки, направленные на то, чтобы еще раз парализовать его под предлогом борьбы с чужеземной властью, должны тревожить поляков. Ибо под похищенными символами, создавая видимость продолжения освободительной борьбы, их пытаются лишить исторического завоевания, каким является жизнь в суверенной стране. И что бы ни говорили, это незаменимое благо, о котором можно сказать словами поэта: «Тот дорожит тобой, как собственною кровью, кто потерял тебя!»[154]
Независимо от того, что руководит действиями этих людей, ни во что не ставящих польскую государственность, — глупость, высокомерие, злой умысел или все эти факторы, вместе взятые, — они поступают безнравственно по отношению к идее независимости, на которую постоянно ссылаются, ибо подрывают суверенитет государства.
Как уже много раз происходило в нашей бесславной истории, они выступают за далеко идущую зависимость от своих западных хозяев, не считая ее предательством национальных интересов, а в то же время не признают польским государство, которое, исходя из абсолютно правильного понимания собственных интересов, связывает себя системой двусторонних отношений с Востоком, в корне меняющей характер традиционного польского влечения на Запад.
Так вот, отсутствие угрызений совести по отношению к одной стороне и инквизиторский подход к другой привели к полной аберрации всей их морально-политической бухгалтерии. Они открыто и бесстыдно игнорируют главную суть поступка, оценивая его в зависимости от того, за кого или против кого он направлен. Действия, которые общепринятые нормы считают позорными и вероломными, такие, как политическая продажность, нарушение элементарных принципов лояльности по отношению к государству, сознательное пасквилянтство, воспринимаются ими как поступки обычные, а иногда даже почетные, если они направлены против государства и согласованы с акциями Запада.
Аберрация в этой области дошла до того, что чем более позорным является политический поступок с общепринятой точки зрения, тем более безупречное моральное свидетельство немедленно выдается ему сторонниками вышеупомянутой ориентации.
С другой стороны, логичные и достойные начинания, предпринимаемые самым добросовестным образом в интересах составляющего одно целое народа и государства, обещающие обнадеживающие результаты, смешиваются с грязью инквизиторски настроенной чернью как отступнические и продажные.
Эти морально-политические манипуляции, с помощью которых пытаются повернуть национальное наследие против государственной формы существования народа, причиняют народу невозместимый ущерб, и их можно расценивать только как самое тяжкое преступление.
В период, требующий от каждого общества более высокого уровня организации, народ может себя продолжать только через государство, а государство как организационная форма его воли должно поддерживаться пониманием необходимости преемственности.
Кто выкапывает ненавистную пропасть между национальным самосознанием и формой, в которой оно может продолжаться, тот сталкивает народ с пути развития на уровень бесплодной этнической общины, становящейся бессильной и озлобленной, погружающейся во все большую безнадежность.
Кто внушает народу, что он не должен меняться, а все чувства ему следует отдать «самокультивированию», тот приговаривает его к историческому увяданию, к превращению в коллективный скансен[155], питающийся одновременно гордостью и подаянием.
Национальное самосознание плохо сохраняется без обогащающего его развития, а развитие в настоящее время невозможно без собственной государственности.
Вовсе не те, кто постоянно воскуривает фимиам перед одними и теми же алтарями, способствуют сохранению национального самосознания. Постоять за себя оно может только будучи изменчивым, отвечающим требованиям времени. Современность бросает полякам вызов. Они должны отстоять свое государственное существование между Бугом, Одрой и Нысой при помощи современного хозяйствования, превратив свою страну в здоровый и сильный организм, приносящий удовлетворение его гражданам и высоко ценимый как партнер в своей, социалистической части мира.
Все, что способствует продвижению поляков вперед на этом пути, укрепляет их национальное самосознание. Все, что их с этого пути возвращает назад, делает их игрушкой в руках судьбы.
Чего стоит национальное самосознание людей, провозглашающих
