Какая-то советская киносказка.18 января 1940 г. Безымянная опушка леса, где-то у линии фронта. Примерно в восьми-десяти километрах восточнее дороги Места-тие. Западный берег Ладожского озера.
Смеркалось. Я мерз, сидя в сильно осевшем назад двухбашенном Т‐26, и слушал, как финские пули с непередаваемым ведерно-кастрюльным звуком ударяются о броню. Я так и не понял, на фига прятавшиеся за деревьями финны, до ближайших из которых было около сотни метров, вообще стреляли (ведь ни противотанковых пушек, ни ПТР, ни даже бронебойных патронов у них явно не было) – складывалось впечатление, что они надеялись поразить засевшего в танке вредного стрелка (то есть меня) путем попадания в прицельные бойницы пулеметов, смотровую щель мехвода и прочие крайне немногочисленные на этом танке отверстия в броне. Но пока что «волшебных стрелков» в стиле Буффало Билла или Энни Окли среди них как-то не сыскалось, зато десятка полтора представителей «шайки финских белогвардейцев из Хельсинки» я на этой опушке уже успокоил навеки. Благодаря наличию «СНА» я слишком хорошо видел все их перемещения.
Впрочем, эта финская стрельба одиночными явно была частью некоего дешевого спектакля. Последний рикошет улетел в сторону ближайших елок, и спустя пару минут откуда-то из-за деревьев возник громкий и противный, уже ставший практически знакомым голос, не менее чем в двадцатый раз прокричавший (глотка у этого скота была явно луженая, раз он успешно обходился на морозе без мегафона и прочих технических средств):
– Hullo punainen! Bolsevikken! Luopua!! Большефикки! Сдафайтесь!!
– Painu vittuun! Pulunusia! Vuohenraiskaaja! И мне без разницы, рабочий ты или крестьянин!! Пособник мирового империализма!!! – заорал я в ответ (я вам, суки, покажу «сумасшедшего красного»!), послав супостатов на хер, параллельно обозвав их звездюками и обвинив белофинскую военщину в скотоложестве. Этого «орателя» я уже несколько раз пытался срезать из ДТ, но он все время успевал спрятаться за деревом. К тому же, потеряв некоторое количество народа, финны старались особо не приближаться к застрявшему Т‐26. Ну поговори, поговори, сволочь, – глядишь, и получишь ты свое, именно то, на что столь долго напрашиваешься, парламентер поиметый.
Мои сугубо интернетные познания в финском были, разумеется, не ахти, но на то, что отматюгать, пусть и через пень-колоду, «гордых сынов Суоми» моего словарного запаса вполне хватало. Самое смешное, что каждый раз после моих классово-площадных возражений шюцкоровцы затыкались и примерно минут пятнадцать ничего не орали и не стреляли (если они при этом думали, то интересно о чем?), а потом ленивая винтовочная пальба и предложения о сдаче начинались сызнова. У меня складывалось впечатление, что финны все-таки хотели дождаться, когда я расстреляю все патроны, и захватить меня живым. Как вариант, они, конечно, могли захотеть захватить, в относительной исправности, танк, в котором я сидел. Иначе зачем им вообще было несколько часов кряду, держать осаду вокруг меня (и всего их там затаилось человек сорок или около того)? Докинуть с такого расстояния противотанковую гранату или бутылку с зажигательной смесью было нереально, а пара брошенных ими (исключительно с досады или по чистой дурости, да и деревья мешали) ручных гранат взорвались, не упав ближе тридцати-сорока метров от моего танка.
В общем, поскольку суматошная стрельба и шум моторов позади меня окончательно стихли, а до условной линии фронта отсюда было, от силы, километра четыре, наши, видимо, прорвались, и теперь я оказался для финских вояк чем-то вроде «утешительного приза». И чувствовалось, что им было о чем меня спросить.
Разумеется, мой боекомплект был не безразмерен, и на данный момент у меня оставалось три диска к двум башенным ДТ, один почти полный диск к ППД, ну и три заряженных пистолета, включая испанский «маузер» от «Сулаика и Ко» покойного капитана Брячиславцева, который я продолжал таскать с собой. Так что, рассуждая логически, финны были не столь уж и далеки от своего «приза». Немного терпения – и щетина превратится в золото, как когда-то говорил П. Кадочников в «Подвиге разведчика».
Вообще, мне все это уже порядком надоело. И то, что Т‐26 застрял именно так и именно здесь, казалось удачным совпадением. Для прорыва была выбрана уходящая вправо от дороги (прямиком на восток) неширокая то ли просека, то ли прогалина, двигаться по которой можно было только колонной. Ну а засыпанный снегом зимний лес – штука предельно коварная. И шедший в колонне замыкающим двухбашенный Т‐26 в один неприятный момент, особенно громко взревев мотором, совершенно неожиданно, завалился кормой в какую-то неучтенную, скрытую под глубоким снегом, яму. При этом, явно зацепившись за что-то, лопнула и соскочила с катков левая гусеница. Отремонтировать подобное в условиях, когда финские лыжники шли за нами по пятам, да еще и метко стреляя при этом, было нереально. Поэтому я решил, что это, похоже, лучший момент для «красивого ухода». В конце концов я пообещал их возглавить и повести на прорыв? Извольте – возглавил и повел (даже из ночного рейда вернулся исключительно ради этого). И, мало того, почти довел до той условной черты, которая здесь считалась линия фронта. То есть с нашей стороны там явно были окопы, а возможно и блиндажи, это финны в здешних лесах фортификацию как-то игнорировали.
