Курт остановился.
— Позвольте мне узнать, что это за тайное общество, существующее здесь и главарем которого был мой отец, что доказывают другие документы, не принесенные мною? Там говорится о сокровищах, которыми мой отец владел, как начальник; туда, вероятно, шли и громадные доходы с наших поместий. Я полагаю, что отец мой был несколько сумасшедший, если содержал тайное общество, которое с ним и покончило. Болван! Он расхитил мое наследственное достояние. Я попрошу вас, отец Санктус, объяснить мне все это и немедленно вернуть то, что принадлежит мне, иначе я передам эти бумаги герцогу и разоблачу темные интриги, которые ваш мирный монастырь ведет с Римом.
Приор слушал графа спокойно, а на самом деле очень волновался.
— Покажите-ка мне документы относительно римского дела, — сказал он, — я знаю почерк лиц, о которых вы говорите, и хочу видеть, не введены ли вы в обман какой-нибудь подделкой.
Курт протянул ему всю переписку Бенедиктуса с Левенбергом и кардиналами. Приор, нахмурив брови, сосчитал их и затем бросил в ярко пылавший камин. Увидав это, Курт вскочил с места.
— Что вы делаете? — вскричал он вне себя, готовый вырвать из огня драгоценные документы, но Санктус остановил его руку и многозначительно сказал:
— Сын мой, вы знатны и перед вам подобными представляете из себя «нечто», но перед церковью вы «ничто», понимаете? А ваша дерзость может быть объяснена только невежеством, в котором вы живете. Нападать на Святую Мать и желать скомпрометировать отцов церкви равнозначно смерти. Не было еще закона, который возвращал бы то, что попало в руки церкви, так как все земные блага, собранные ею, служат на пользу человечества и никто не смеет их требовать обратно. Итак, сын мой, вам нечего отсюда получать, если отец ваш, по благочестию своему, и вложил деньги в монастырь. Никто его здесь не убивал и советую вам, вернувшись домой, сидеть спокойно, да постом и молитвой загладить вашу дерзость и заносчивость. Пока я лишаю вас причастия и дам указания брату Луке, который очень мало заботится о вашей душе, не внушив вам должного уважения к церкви и ее представителям.
После этой прочувственной речи приор отпустил Курта; а он, глупый и ленивый, с грехом пополам читавший и вовсе не умевший писать, плохо знал еще содержание других бумаг и хотел, чтобы Лука прочел их ему и объяснил. Ушел он очень недовольный, но не мог ничего возразить.
Вскоре Курт отправился ко двору просить руки племянницы герцога. Тот принял его благосклонно, но на пиру Курт с негодованием заметил, что присутствовавшие там рыцари смотрели на него холодно и избегали говорить с ним. В конце ужина барон Фейт встал и просил позволения говорить, что герцог и разрешил ему. Тогда он обвинил Курта в трусости и предательстве, заявив, что тот, вопреки законам рыцарства, отдал свою жену пирату. Герцог изменился в лице, а принцесса Урсула почувствовала себя очень нехорошо.
— Я вызываю вас, — продолжал барон, — недостойный граф фон Рабенау, опозоривший все наше рыцарство! И если я погибну, вот еще шесть других рыцарей; они, один за другим, вызовут вас за такое гнусное поведение.
Курт встал, позеленев от бешенства, потому что барон бросил ему в лицо перчатку, а другие рыцари вызвали его оскорбительными словами.
— Тише, господа, — сказал герцог, — а вы, граф, объяснитесь.
— Я совершенно невиновен, — заговорил Курт, и глаза его сверкнули злобно. — Я поехал, чтобы получить развод с женою; в Адриатическом море судно наше было взято пиратом, который потребовал залог, а этот морской волк оказался никем иным, как верным вассалом нашего герцога, Лео фон Левенбергом, которого мы считали убитым Мауффеном на судебном поединке. Каким чудом он остался жив и сделался пиратом, я не знаю, но так как он с женой не разводился и один имел законные права на Розалинду, то я отдал ее не пирату, а мужу, который был так любезен, что одолжил мне ее на десять лет. Ведь раз он жив, брак ее со мною не действителен, и вы, барон фон Фейтсбург, менее чем кто-либо имеете право требовать от меня отчета. Вы мне заплатите за незаслуженное оскорбление.
Герцог, казалось, был удовлетворен; принцесса снова оживилась, а присутствовавшие с удивлением переглядывались; но Розалинда и я — мы страдали в пространстве.
— Господа рыцари, — сказал герцог. — Я думаю, что этого объяснения достаточно, чтобы восстановить честь графа фон Рабенау, надеюсь, что вы миролюбиво окончите это неприятное недоразумение.
Шесть рыцарей в нескольких словах извинились перед Куртом, выслушавшим их, нахмурив брови. Один Фейт ничего не сказал и сел, скрестив руки.
— Ну, барон! Почему же вы, первый вызвавший, не говорите ничего? Окончим это недоразумение, смутившее веселье нашего собрания, — произнес герцог.
Курт был трус и не любил вызовов; он охотно принял извинения для восстановления чести. Но Фейт был несговорчив и ответил насмешливо:
— Если моя перчатка не жжет лицо графа фон Рабенау, я готов и примириться.
После таких слов драться было необходимо. День поединка был назначен, и герцог объявил Курту, что он после боя получит руку его племянницы.
Курт уехал, взбешенный, размышляя, нельзя ли каким-нибудь обманом отделаться от Фейта, очень искусного в бою и который мог его и прикончить. Как все трусы, Курт боялся смерти, чувствуя, что с ней — конец его безнаказанности.
Чтобы заслужить помощь неба, он провел несколько дней и ночей с Лукой в молитве, постился, бил себя в грудь и вымаливал у всех святых свою жалкую жизнь; но, вместе с тем, он не пренебрегал для этого и средствами темными. Он послал преданного ему телом и душой Туиско, который подкупил одного из оруженосцев барона и утром, в день поединка, Фейту дали в вине такого же снадобья, какое употребил Вальдек, сражаясь с Эдгаром фон Рувен. При таком обмане Курт одержал легко победу и убил несчастного обессиленного молодого человека.
Если бы он видел тучи, собиравшиеся над ним, если бы знал, что силы добра отвернулись от него, несмотря на его лицемерные молитвы, он ужаснулся бы; но он не видел ничего и считал себя неуязвимым в своей наглости.
Торжественно отпраздновали его женитьбу на принцессе Урсуле, которая не была ни молода, ни красива, ни умна, но пошлая и чувственная натура, как и он. На этом празднике знать не могла отсутствовать из уважения к герцогу, зато на пир, данный Куртом через несколько дней в своем замке, не явился никто из знатных особ. Герцог, вероятно, предупрежденный, под предлогом болезни не приехал, и общество состояло из мелкого дворянства или обжор, слишком слабых и бедных, чтобы открыто обидеть могущественного соседа.
* * *
С течением времени я с удовольствием увидел, что Курт пользовался тем супружеским счастьем, какое заслуживал. Урсула была зла и ревнива и, хоть принцесса, вовсе не стеснялась с ним. Она неотступно следила за мужем и, застав в уборной его обнимающим одну из ее служанок, надавала ему пощечин, а молодую девушку таскала за волосы и била ногами. Он жаловался на холодность Розалинды, которая никогда не подняла бы на него свою тонкую и белую ручку, а теперь плоды пылкой ревности жгли его щеки. Урсула сидела взаперти и злилась; а когда он ради прислуги пришел извиняться, она бранила его, топала ногами, но кончила тем, что бросилась ему на шею. Курт, такой щепетильный ко всякому неудовольствию изящной и скромной Розалинды, терпеливо переносил ссоры и брань этой некрасивой, обжорливой и нечистоплотной женщины только потому, что она принцесса.
