Она хотела поехать с Долли на озеро, но теперь об этом, разумеется, не могло быть и речи.
Одри подошла к живой изгороди, гадая, наступит ли день, когда она сможет смотреть на нее и не видеть перед собой Кевина. Патио Полины было таким же чистым, как и всегда: стол и два стула из чугуна, на которых мать с сыном любили посидеть солнечным утром; ряд зеленых и голубых горшков, в которых Полина выращивала травы; маленький парничок, в котором она выращивала салат-латук, огурцы и клубнику.
Полина уехала в Корк к Сью, чтобы провести несколько дней с сестрой и ее мужем. Может быть, когда она вернется, Одри предложит ей завести щенка. Хотя бы такая компания долгими зимними вечерами будет ей небольшим утешением.
Майкл Браун наверняка сможет с этим помочь. Он же должен знать, кто хочет пристроить щенков в хорошие руки. Вреда не будет, если Одри у него спросит.
Она выстирала и выгладила его носовой платок. Хотя Майкл сказал ей оставить платок себе, она чувствовала, что должна его вернуть. Она могла бы зайти в его зоомагазин, когда завтра поедет в город. И кстати, спросит его насчет собачьей будки. В магазине она их не заметила, но Майкл должен ими торговать.
Минуточку.
Одри отвернулась от сада Полины и посмотрела на Долли, которая упорно рыла землю под тем, что осталось от настурций.
Что, собственно, происходит? Неужели Одри ищет предлог, чтобы зайти в зоомагазин? Носовой платок, щенок для Полины, будка для Долли… Она что же, действительно хочет снова его увидеть? Или она…
Боже. О боже!
– Долли, – резко сказала Одри, с опозданием осознавая, что именно она видит. – Плохая собака. Прекрати.
Долли на короткое мгновение подняла голову, перебежала к другому концу клумбы и снова принялась рыть землю.
Это все потому, что никого другого нет. Майкл был единственным одиноким мужчиной, с которым она так или иначе общалась за долгие месяцы и даже годы. Оставшихся неженатыми коллег-учителей считать нечего: они все были моложе Одри и совершенно не интересовались ею.
Разумеется, если не считать Теренса, учителя физики, который предлагал свои услуги в качестве натурщика. Он бы, вероятно, был бы рад сходить на свидание с Одри или с кем-то еще. Но Теренс с его мятной жевательной резинкой, ботинками из крокодиловой кожи и блестящим лбом вызывал у нее смутное чувство дискомфорта.
Поэтому Одри ухватилась за Майкла Брауна, как за свою последнюю надежду. В этом все дело, не иначе. Вспомнить только, как грубо он вел себя с ней в самом начале, как делал все, чтобы вывести ее из себя.
Правда, ради справедливости стоит отметить, что при более близком знакомстве он стал приятнее. И в саду Полины в тот вечер он вел себя как… джентльмен.
Но эта его борода… Ей так и хотелось взяться за бритву. И потом, у них едва ли найдется что-то общее.
Если не считать любви к собакам, разумеется.
Хотя не слишком-то он был в восторге от Долли.
И все же, разве он не…
– Прекрати немедленно, – сердито вслух сказала себе Одри. Она вернулась в дом, поставила чайник, сшибая и опрокидывая все, что попадалось ей на пути. Заварила чай, а потом поняла, что не хочет чая. Поискала шоколадный батончик, потом вспомнила, что гости их съели накануне. Одри стояла у мойки и свирепо смотрела на Долли, с невинным видом свернувшуюся клубочком под гортензиями и мирно спящую.
Не будет она возвращать ему носовой платок. Майкл сказал ей, что платок ему не нужен, то есть он не хотел, чтобы Одри приходила и докучала ему. На следующей неделе она съездит в Лимерик, найдет там собачью будку и привезет ее домой на своем мопеде или договорится о доставке, если будка окажется слишком большой.
Если же Полина решит завести щенка, они легко обойдутся без помощи Майкла Брауна. Одри должна немедленно выбросить все эти глупости из головы.
Она тяжело поднялась по лестнице, решив поменять постельное белье.
* * *
Она выглядела такой бледной, лицо лишилось всех красок. Даже ее губы были цвета мела. Генри подался вперед и накрыл рукой ее руку, безжизненно лежавшую на накрахмаленных простынях. В этой слишком теплой палате ему почему-то было холодно.
Ее веки дрогнули и поднялись.
– Привет, – сказал Генри.
Энн снова закрыла глаза и отвернулась. Он не отнял свою руку.
– Все в порядке, – успокоил ее брат.
– Прости меня, – прошептала она еле слышно.
– Не надо, – он чуть сжал ее пальцы, когда одинокая слеза медленно потекла по ее белой щеке. – Тебе не за что извиняться. Это мы должны просить у тебя прощения.
Передозировка. Энн приняла снотворное, вероятно, весь пузырек. Она была без сознания, когда приехал Генри, открыл дверь ключом, который ему дала сестра, и нашел ее лежащей на кровати в голубом брючном костюме. Она не ответила, когда Генри принялся трясти ее, кричать, пытаясь разбудить.
Записки она не оставила, но нельзя случайно выпить столько таблеток снотворного.
Генри откинулся на спинку стула и устало потер лицо. Как могло дойти до такого? Почему она сделала это с собой? Как он мог не заметить, к чему все идет? Почему ни он, ни Мег этого не заметили? Ну что он за брат такой…
Энн снова повернулась к нему и открыла глаза.
– Мама с папой знают?
– Нет.
Их родители с неделю назад отправились с друзьями на Майорку. К тому моменту, когда Генри настолько оправился от шока, чтобы вспомнить о звонке родителям, Энн уже промыли желудок, опасность миновала. Поэтому он решил их не беспокоить. И какой смысл сообщать об этом родителям, если они так далеко?
– Я оказалась в ловушке, – прошептала Энн, и слезы снова покатились из глаз на белоснежную подушку. – Я сама ее себе устроила. Я выстроила эту… клетку вокруг себя, чтобы быть в безопасности. А потом я не смогла найти выхода. Каждый следующий день был тяжелее предыдущего.
– Почему ты ничего не сказала? – спросил Генри. – Почему не попросила меня о помощи? Ты же знаешь, я бы помог.
Она покачала головой:
– Я не могла, я не знала, как это сделать.
И вдруг Генри осознал, что сестра перестала просить его о помощи много лет назад. Это она помогала ему, поддержала идею киоска на рынке, собирала и мыла баночки и бутылочки для его соусов, стояла рядом с ним в любую погоду, пока он пытался их продать.
Потом Энн помогала ему с его кулинарными книгами, до поздней ночи искала ингредиенты и простые рецепты, вычитывала гранки. Она сидела с Руби, если им с Мег хотелось развеяться, готовая приехать сразу, как только они ее об этом просили. Генри слишком привык к тому, что она все и всегда может.
Он снова сжал руку сестры.
– Я здесь, с тобой, – сказал он. – И хочешь ты, чтобы я тебе помог, или нет, я тебе помогу.
