Наваррец улыбался, слыша о проделках Марго; однако его собственная весьма бурная и насыщенная жизнь не позволяла ему слишком много думать о жене. Он знал, что в гражданской войне, казавшейся неизбежной, Гиз и король Франции станут настороженными союзниками, а он, король Наварры, окажется противником их обоих. Он знал, что столкнется с огромной мощью; поэтому, прежде чем ввергнуть страну в новую войну, он предложил Гизу сразиться с ним один на один или, по желанию герцога, во главе отрядов из десяти — двадцати воинов.
«Я испытаю огромное счастье, — писал Наваррец, — если ценой моей крови избавлю нашего великого короля от тягот и испытаний, Францию — от бед и несчастий, народ — от нищеты и страданий».
Герцог де Гиз ответил, что он отклоняет эту честь, хотя и ценит ее; если бы речь шла о их личной ссоре, он охотно принял бы предложение Наваррца. Но тут имеет место борьба истиной религии с ложной. Эта проблема не может быть разрешена схваткой двух мужчин или сражением, в котором примут участие десять или двадцать человек.
Наваррец понял, что война неизбежна; вскоре после сделанного им предложения и ответа Гиза началась война трех Генрихов.
Ее называли именно так, хотя один из трех Генрихов, король Франции, не хотел принимать в ней участие. Успехи Гиза злили его еще сильнее, чем победы Наваррца; он испытывал ревность к герцогу. Он был странным созданием, этот король Франции; в юности он проявлял ум, но увлечение милашками и другими молодыми людьми отняло у него некогда несомненный интеллект. Он иногда демонстрировал его, выступая на заседаниях совета; там Генрих мог доказать своей проницательностью, что он многое почерпнул из лучших книг своего времени; но всепоглощающее стремление испытывать наслаждения, чего бы они ни стоили, огромное тщеславие в отношении своей внешности, влияние глупых фаворитов, покоривших короля элегантностью, красотой и обаянием, — все эти факторы практически подавили умственные достоинства короля. Но у него оставалось достаточно разума, чтобы понять, что в войне трех Генрихов ему следует остерегаться своего союзника де Гиза в большей степени, чем их противника, Генриха Наваррского.
Гиз сражался на севере с немцами и швейцарцами, пришедшими на помощь гугенотам; Париж узнал о сокрушительной победе, одержанной герцогом над армиями иностранцев. Он неожиданно обрушился на спящих немцев, поймав их врасплох и так деморализовав, что германская армия прекратила свое существование, прежде чем они успели прийти в себя. Испуганные этим событием швейцарцы позволили подкупить себя и убрались восвояси. Королю сообщили об этой новой победе. Но это была победа Гиза; никто даже не приписывал ее королю.
На юге события развивались не столь успешно для Генриха Валуа. Вопреки советам Гиза и матери, король доверил командование южной армией Жуаезу; счастливый фаворит и молодожен мечтал о воинской славе. Он плакал и умолял короля поставить его во главе армии; при этом он был так обаятелен и нежен, что король не смог отказать ему. Получив в свое распоряжение шесть тысяч пехотинцев, две тысячи всадников и шесть пушек, Жуаез отправился в Жиронду навстречу маленькой армии, возглавляемой королем Наварры.
Кое-кто из гугенотов, входивших в состав этого крошечного войска, затрепетал при мысли о могучей армии, собравшейся напасть на них. Но, когда Генрих Наваррский узнал, кто командует вражескими силами, он громко рассмеялся.
Перед сражением он обратился к войскам в своей грубоватой беарнской манере, которая могла оскорбить слух воспитанных дам, но вселяла мужество в солдат, идущих в бой.
— Мои друзья, вас ждет противник, весьма непохожий на ваших прежних жертв. Это молодожен, сундуки которого еще набиты приданым. Неужто вы опозоритесь перед смазливым танцором и его милашками! Нет! Они — наши! Я вижу ваш энтузиазм и уверен в победе.
Он посмотрел на горящие лица людей, озаренные лучами восходящего солнца. Они побьют танцора, сколько бы пушек он не выставил против их двух орудий.
Наваррец чувствовал, что люди в преддверье битвы нуждаются в духовной поддержке Господа.
— Мои друзья, — произнес он под конец, — все в руках Божьих. Давайте прочитаем двадцать четвертый стих из стопятнадцатого псалма.
Сквозь утренний воздух зазвучали голоса:
— Мы радуемся дню, дарованному нам Господом…
Солнце появилось над горизонтом; прежде чем оно поднялось высоко в небо, Наваррец, потеряв двадцать пять человек, вывел из строя три тысячи вражеских солдат.
Растерянный Жуаез оказался в кольце гугенотов и понял, что они узнали его. Недавно покинувший двор, он решил, что его красота подействовала на этих людей, как она действовала на других; но эти воины не увидели хорошенького фаворита — перед ними находился их враг, грешник, толкавший короля на экстравагантные безумства.
— Господа, не убивайте меня! — закричал в страхе Жуаез. — Вы можете взять меня в плен и получить выкуп размером в сто тысяч крон. Король заплатит вам эту сумму, уверяю вас.
После секундной паузы прогремел выстрел. Жуаез в изумлении округлил свои красивые глаза и, обливаясь кровью, упал на траву.
Это была величайшая победа, одержанная гугенотами; все знали, что они обязаны ею качествам их лидера, которого люди считали почти гениальным. Королевская армия была весьма сильной; несмотря на то что ею командовал Жуаез, только военное искусство Наваррца позволило одержать победу. Легкомысленный повеса преодолел лень, оказался выдающимся солдатом; беспечный шутник был великим королем.
На самом деле характер короля Наварры со временем менялся. В отдельных случаях Генрих был отличным лидером, но вскоре снова превращался в человека, которого все хорошо знали. Он был весьма разным, обладал странной и сложной натурой. Неотесанный беарнец с грубыми манерами не любил смотреть на чужие страдания; они приносили ему большую боль, чем кому-либо; однако чувства страха и ужаса, вызванные ими, были весьма быстротечными и иногда проходили быстрее, чем он успевал что-то срочно предпринять. Сейчас он испытывал их, глядя на усеянное убитыми поле брани, и утратил ощущение торжества. Его люди радовались победе, а он оплакивал погибших. Он был великим солдатом, ненавидевшим войну, грубым, похотливым человеком, вселявшим ужас в души врагов, а в следующий момент мог резко измениться и, намного опережая свое время, испытывать отвращение к жестокости и страданиям. Он не получал удовольствия от праздничного пира, устроенного в честь победы; он приказал обращаться уважительно с пленными и максимально облегчить участь раненых.
Он знал, что не только выиграл важное сражение, но и одержал моральную победу. Пока люди были опьянены победой, он мог двигаться дальше, потому что сейчас его армия была готова сразиться с кем угодно — даже с Генрихом де Гизом.
Но этот новый король Наварры внезапно превратился в прежнего Генриха — он снова стал рабом плотского желания. Он хотел Корисанду. Заниматься любовью приятнее, чем убивать; любезничать с красивой женщиной нравилось Генриху гораздо больше, чем созерцать трупы на поле брани. Он был великим солдатом, но еще более великим любовником; если первое призвание давало ему короткий триумф, то последнее обещало не потерять своего очарования до конца его жизни — Генрих чувствовал это.
