Он превратился в изгоя и отщепенца из-за маленькой рыжей суки, и это ему страшно не понравилось. Один вопрос его мучил беспрестанно: ЗА ЧТО? Ведь он делал только то, что им было надо, чего они хотели.
Его болезненная, злобная логика каждый раз приходила к одному выводу: если он где и споткнулся, то только на том, что было связано с Кристиной. Она всегда смеялась над ним, потому что разглядела в нем, любившем читать в туалете книжки в мягкой обложке, эту серость, эту пошлую бытовую узколобость, в которой сам себе он не хотел признаваться. Увидела это первая, вопреки всем его стараниям предстать перед ней Лучшим из Лучших! Потому он ее и наказал. И накажет еще.
После избиения в подъезде Жора пристрастился к неким розовым таблеткам, которые добывал через оставшихся знакомых, которых интересовала только его платежеспособность. Таблетки помогали ему преодолевать пугавшую его самого апатию и приступы злобного отчаяния. После них Жора целыми часами валялся в постели, отрешенно фантазируя. Чаще всего в такие моменты он думал о Кристине. Жора рисовал руками в воздухе ее страх, он лепил этот страх из легковесных красных комочков, плававших вокруг него, словно разлитая в космосе кровь. Жора, как искусный художник, брал нужное из пустоты и творил нечто безумное и гротескное. Звуки, цвета, блики, оттенки, запахи — все распадалось перед ним на мелкие составляющие, а ему только оставалось соединять это, руководствуясь своей волей и прихотью. Он чутко прислушивался и почти слышал, как она плачет и умоляет его…
О чем же Кристина могла умолять? О, Жора это знал!
И он тут же загадал себе, что если не отступится и все доведет до конца, значит, чего-то стоит в этой жизни. Характер, воля, кураж и вера в свои силы — все это вернется к нему. Кое-кто поймет, что с ним нельзя не считаться. Все это «кислотное» дурачье, хлюпики, сюсюкающие друг с другом на искусственном языке, чмокающие друг дружку при встрече, верящие глупостям, увлекающиеся ерундой, читающие бред новомодных философов, вскормленных «Вагриусом», жрущие полуфабрикаты из магазинов (потому что так быстрее), бегающие в соседние киоски за рекламируемым пивом, словно собаки Павлова, получившие сигнал, хрустящие потом чипсами, болтающие по телефонам, бунтующие только в стаях на футбольных трибунах — они ничего не стоили, эти городские выродки, жившие по своим законам, которые Жора до сих пор иногда не мог постичь и принять. Они были слишком сложны для него, слишком непривычны были их повадки, слишком правильно они говорили. Но Жора гнался за ними, одновременно презирая и смеясь в душе над их беззастенчивым лицемерием. И он начал понимать, почему они всегда держали его на расстоянии. Даже гуляя в шумной компании по проспекту. Даже отправляясь на пикник в лес. Жора чувствовал. К нему всегда относились с опаской, природу которой он не мог постичь до Кристины. У нее одной хватило искренности (или наглости) подсказать ему то, чего он не понимал. Но она тоже принадлежала к касте этих городских аристократиков, считавших, что жизни вне Минска не существует. Черт, как же он их всех ненавидел! Но куда было деться? Вернуться к родителям в Слуцк? Немыслимо! Это все равно что сделать вначале десять шагов вперед, а потом одиннадцать назад. Большой город заражал Большими возможностями. И хотя большинство из возможностей никогда не будет использовано, само осознание близости к ним внушало приятное ощущение причастности к бурному человеческому движению. Он хотел значительности и уважения, растраченных из-за собственных ошибок. Высокая цель! Понятная цель. Призрачная цель, ужасавшая его и одновременно толкавшая к Поступку, возбуждавшему в нем смесь различных чувств, переливавшихся болезненными, тифозными красками, томивших жуткой жаждой держать кого-то за горло и при этом заглядывать в мутнеющие глаза… Это даже пугало его, потому что скрывало, казалось, самоубийственную пропасть, гибельное падение в которую представлялось ему непреодолимо желанным шагом, которому он и хотел бы сопротивляться, но не мог из-за своего упрямства и злости, подгонявших его вперед.
Если бы не Кристина и его мысли о ней, возможно, он уехал бы куда-нибудь. Бросил бы этот пугавший его теперь проклятый город, так и не ставший для него своим. Здесь была сплошная насморочно-хмурая неприветная осень, бросавшая ему в лицо все ледяные ветры мира. Лето заблудилось в глазах той, которую он любил и одновременно ненавидел больше всех в жизни.
Жора достал из-за батареи тяжелый сверток. Устроившись за столом и положив зажженную сигарету на край баночки из-под кофе, использовавшейся вместо пепельницы, он осторожно развернул пакет. Пистолет внутри был совсем не новый, о чем свидетельствовал проступавший сквозь вороненую черноту металл ртутного цвета, особенно на спусковом крючке и вокруг дула. Оружие было куплено после того, как его побили кредиторы. Повторения той драки Жоре не хотелось. Мало того, что это было унизительно, но еще и очень больно. Он ни минуты не сомневался в том, что выстрелит из него, если такая необходимость возникнет. Выстрелит и не пожалеет ни о чем. Да и кого жалеть? Кого? Кто достоин его жалости?
Жора снова сунул сигарету между губ и, щурясь одним глазом, резко оттянул затвор, отпустил и прицелился в собственное отражение в большом зеркале, прислоненном к стене. В нем виделся противник — курящий молодой человек в спортивных штанах и майке, чертовски злой, решительный и знающий себе цену. Рука его не дрожала — тело по-прежнему хорошо помнило армейские занятия со штангой. А взгляд… От такого взгляда кровь должна стынуть в жилах! У того, на кого он будет направлен, не останется никакого шанса.
Оружие приятно отягощало руку. Было что-то непреодолимо манящее и красивое в этом сочетании живой слабой плоти и смертоносного металла, способного искалечить, сокрушить, превратить в прах любого. Это ощущение Жоре нравилось. Оно наполняло его силой и уверенностью в своей правоте. Правоте сильного.
Насладившись разными позами у зеркала, Жора оделся, сунул пистолет за пояс и вышел из квартиры с бесповоротным решением поставить точку в своих отношениях с девочкой Кристиной, которой он однажды так помог в жизни.
Он знал, как поставит эту точку, и знал где.
* * *
В один из пасмурных дней, которыми так славился Нью-Йорк осенью, Виктора снова привезли в аэропорт. Его провожал Джон Периш, полицейский и еще одна женщина из социальной службы.
Виктора встретила уже знакомая ему Хелен.
— Как дела, Виктор? — спросила она доброжелательно.
— Нормально, — ответил он хмуро.
— Я должна тебе кое-что сказать. По секрету. Одну секунду… — обратилась она к сопровождавшим Витьку людям и отвела его в сторону.
— Виктор, ты однажды очень порадовал одну маленькую девочку своим знакомством. Ей было одиноко, грустно и, вероятно, страшно, хотя она этого не показывала. Всего несколько твоих слов помогли ей почувствовать себя лучше. Уж поверь мне. Всего несколько незначительных слов, сказанных в нужном месте и в нужное время, могут совершить чудо для человека, который в них нуждается. Мне хотелось бы найти такие слова для тебя. Но, возможно, я не тот человек, от которого ты хочешь их услышать.
