— Ты мне нужен, — прошептала Кристина. — Нужен. Иначе и быть не может.
— Точно.
Она засмеялась:
— Что-то мы с тобой стали слишком серьезными, тебе не кажется?
— Да, наверное, — улыбнулся он. — И если быть до конца серьезным, то я должен спросить тебя кое о чем.
— О чем же?
— Вернее, о ком. О том парне, который к тебе приставал в парке.
— Не надо, — лицо Кристины превратилось в темную палитру красок.
— В самом деле? — ласково спросил он.
— Не спрашивай меня о нем. Не надо. Это все равно что открыть протухшие консервы.
— Кто он?
— Никто. Ты даже не представляешь, насколько никто. Тень тени. Последний выдох господина ПЖ.
— Но ты его боишься.
— Боюсь, — согласилась она просто. — Он злобный. И ненормальный. У него в голове сплошная каша'. Я знала об этом еще тогда, когда была… с ним. Но делала вид, что не замечаю. Если ты спросишь, почему я с ним была, то отвечу: потому что пожалела однажды. Всего один раз, но этого хватило, чтобы потерять осторожность и закрыть глаза на очевидные вещи. Вот такие мы, бабы, дуры.
— Позволь мне разобраться с ним.
— Зачем?
— Не хочу, чтобы он тебя беспокоил.
— И как же ты с ним разберешься? — с иронией поинтересовалась она.
— Я найду способ и время. У тебя есть его координаты?
— Он оставил свой телефон… Подожди, ты серьезно? — насторожилась Кристина.
— Более чем. Я вообще очень серьезный парень.
— Неужели? — засмеялась она, снимая с болванки, стоявшей перед зеркалом, рыжий клоунский парик.
— Ну, временами… — вздохнул он, как бы оправдываясь. — Так как насчет телефончика этого нехорошего приставалы?
— Никак. Он не стоит ни твоего, ни моего внимания. Поверь мне.
— Обещаю, ему не будет больно. Просто я устрою так, что ему будет не до плохих мыслей.
— Прочитаешь ему детские стишки и спляшешь?
— Расскажу ему сказку про белого бычка, про то, как он шел по тонкой жердочке и оступился. Очень поучительная история. Как раз для плохих мальчиков. После этого, обещаю, он оставит тебя в покое.
Тимофей пальцами легко дотронулся до рыжих завитков на ее висках.
— Я не уверена, что это правильно. И не думаю, что тебе надо вмешиваться. Я все решу сама, — она улыбнулась и поцеловала его в губы.
— Я не хочу, чтобы этот недоумок кружил возле тебя. Особенно когда меня не будет рядом.
— Почему тебя не будет рядом? — с тревогой взглянула Кристина на него.
Тимофей смущенно промолчал.
— Ну же! — подбодрила она его.
— У меня есть одно дело.
— Дело?
— Да. Очень важное. Из-за него я, наверное, должен буду… уехать на какое-то время.
— У тебя неприятности?
— Почему ты так решила? — удивился он, уже чувствуя себя неловко перед ее интуицией.
— Буду рада ошибиться.
— Неприятности не у меня, а у одного моего знакомого. Я должен ему помочь, — одним махом выдал он и перестал краснеть.
Кристина заставила его пристально взглянуть ей в глаза и вдруг стала такой же серьезной, как и в первую их встречу.
— Ты вернешься? Скажи мне это сейчас. Нет, лучше соври! Я пойму, — ее голос задрожал.
— Ну что ты? — Тимофей покрыл ее ладони и лоб быстрыми поцелуями. — Что ты? Назови мне хоть одну причину, по которой я не должен вернуться. Ну назови! Вот видишь! Я тоже таких причин не знаю. Конечно, я вернусь. Мне от тебя никуда не деться. Ты у меня вот здесь, — он с силой приложил ее ладонь к своей груди.
От прикосновения ее пальцев в нем снова проснулось желание. И это желание не было слепым. Он видел ее всю. Он жил ее чувствами, ее страхами, ее желанием.
— Когда ты уедешь? — спросила Кристина, прижавшись к его плечу.
— На днях.
— Надолго?
— Меня не будет несколько дней. Может быть, неделю. Я не знаю.
— Это опасно?
— Не опаснее, чем переходить дорогу на зеленый свет.
— На дорогах бывают пьяные водители. Они иногда сбивают неосторожных прохожих.
— Я буду осторожен.
— Ради меня. Пожалуйста.
— Обещаю.
— Иначе я, как та княгиня, отправлюсь тебя выручать, так и знай.
Они засмеялись, уткнувшись лбами.
* * *
Жора ни на минуту не забывал о Кристине. Одна только мысль о чьем-то унижении захватывала его, наполняла предвкушением своего неоспоримого превосходства. Жизнь без этого чувства казалась ему пресной, лишенной остроты настоящих страстей, настоящих трагедий и слез. Истинный кайф ему приносило ощущение того, что кто-то от него зависит. Так легче примириться с собственной в общем-то бесполезной жизнью, которая в последнее время как-то незаметно для него самого пошла наперекосяк. Бизнес по отправке соотечественниц за кордон начал хиреть еще до звонка Хайнса. Откуда-то возникли долги, из-за них его два месяца назад поймали в подъезде и здорово попинали ногами. В больнице ему даже наложили несколько швов, и месяц он не высовывался из квартиры*. Ко всему прочему его общества постепенно стали избегать еще вчера, казалось, такие верные друзья. И, как он подозревал, это случилось из-за Кристины и из-за тех, кто спорил на нее. Он выиграл пари, показав, что из любой девчонки можно сделать шлюху, а они после этого умыли руки. Жору перестали принимать в «приличных» компаниях. Маленькое молодежное общество постепенно захлопывало перед ним двери. Телефон Жоры молчал целыми днями. Тогда он начинал всех обзванивать сам, но на том конце провода вяло ссылались на занятость или откровенно просили больше не беспокоить. Для простого парня из Слуцка, приехавшего в Минск и познавшего лучшие времена благодаря своей неразборчивости в добывании средств на хлеб насущный, это было все равно что получить унизительную оплеуху на виду у всех. Жора и желал бы хоть кому-то из них отомстить, но они ускользали, не имея желания связываться с ним.
А ведь он помнил себя во всем блеске, помнил веселье и то беззастенчивое чувство всесилия и свободы, когда он с многочисленными друзьями (или с теми, кого он считал друзьями) упивался бешеной скачкой по постелям, долгими посиделками в сауне, «кислотной» музыкой в ночных клубах, легкой «травкой». Он гордился собой тогда, любовался собственными «достижениями» в жизни и мечтал о некоей лестнице, по которой восходили к вершинам состоятельности и успеха.
Теперь же он устал от города, и город устал от него. Жора опостылел всем своей разнузданностью, необязательностью и скверной привычкой не возвращать долги. Жора, такой свеженький, такой стремительный и шикарный, переварился в городском кишечнике и упал в какой-то огромный общественный нужник, где все, глядя на него, с отвращением морщили носы.
