– Идем дальше, Лотти.
После Баствик пришла очередь Ледо, потом Хастингса.
– У меня не вышло. Я хотела позвонить Доусону и отпроситься, сказавшись больной, но захотелось увидеть тебя тем вечером, у Хастингса. Хотелось понять, разочарована ли ты мной. И что я слышу? Ты говорила Пибоди неприятные вещи обо мне. И с экрана говорила гадости. Это меня обидело. Почему никто не замечает моих чувств?
– Твои мать с сестрой.
Она отвернулась.
– Не хочу о них говорить.
– Как хочешь. Просто я подумала, недоросли, убившие их, легко отделались.
– Потому что правосудия не существует. «Какое еще правосудие?! – кричал мой отец. – Нет никакого правосудия!» Как он рыдал! А еще он говорил: зато они умерли вместе. В конце они обрели друг друга и навсегда останутся вместе. Вдвоем. Меня они взять с собой не захотели. Я была ловкой! А красавицей, умницей, милашкой была моя сестра. Поэтому она ушла с матерью, а мне пришлось остаться.
– Ты выжила, – поправила ее Ева. Лотти скривила рот.
– Я получила остатки, как всегда. Мне осталась ответственность. Отец меня даже не видел. Меня никто не видел. Будь хорошей, Лотти. Веди себя хорошо, Лотти. Старательно учись, Лотти. Я всегда слушалась. Но никто не обращал внимания. Я могла бы пойти в копы, но он сказал: нет, ты слишком умная, стань ученой, будь хорошей. Я так и сделала, и что? Я все делала правильно, и что произошло?
– Что произошло, Лотти?
– Я делала все, что он хотел, а он снова женился! Ее дочь теперь красавица и умница. А меня они в упор не видели.
– Неуважительно с его стороны.
– Да, неуважительно. И неправильно. «Ах, Лотти, я десять лет прожил один…» – с отвращением передразнила она отца. – Так мне и сказал. Притом что я всегда была рядом. Как он мог быть один, когда рядом была я? Потом заболела моя бабушка, и началось: «Позаботься о ней, Лотти». Я заботилась – пять лет. А она все равно умерла. Взяла и умерла после пяти лет моих забот. Правда, оставила мне много денег, чтобы я смогла переехать в Нью-Йорк, учиться и тренироваться. И тут я увидела на экране тебя. Ты говорила о мертвых шлюхах – уважительно, но о шлюхах! Это было отвратительно. Но ты все равно добивалась для них справедливого суда. Можно мне баночку пепси? Ты тоже хлебни. – Она снова улыбнулась, ее глаза засияли. – Будем пить и беседовать.
– Конечно. – Ева встала. – Даллас, ухожу с допроса.
Прежде чем подойти к автомату, она остановилась передохнуть.
– Я принесу, – вызвался Рорк.
– Спасибо. Надо мной автомат посмеется, хотя я в таком настроении, что что-нибудь из него обязательно выколотила бы. Господи, Мира права: она совершенно свихнутая. Больная эгоистичная сучка. Мать погибла, сестра тоже, отец в трауре, но, наверное, делал все, что мог. А ей всего мало. Мозги на месте, руки тоже, но она вбила себе в башку, что никому не нужна, вместо того чтобы стать значительной в своих собственных глазах.
– Вот поэтому, хоть она и думает, что знает тебя, она никогда тебя не знала и не узнает. – Он протянул ей банки.
– Это продлится некоторое время. Я должна все из нее вытянуть под запись. Вдруг найдется сочувствующая душа, которая попытается ее оправдать? А ее надо отправить куда подальше.
– Согласен. Мы тут, под боком.
– Если одна из нас двоих отрубится, пусть в комнату зайдет кто-то из копов.
– Ясное дело.
Лотти встретила ее улыбкой. Ева опять включила запись.
– Как мило! Я рада, что ты меня остановила, иначе мы бы тут не сидели. Наверное, у меня был приступ уныния. Мне не нравится унывать. Однажды от уныния я наглоталась таблеток, но меня вырвало.
– Когда это было?
– В день свадьбы отца. Я и раньше хотела так поступить. Подмешать таблетки в еду ему и себе. Мы бы тоже вместе умерли и остались бы вместе. Но я испугалась. – Она глотнула пепси. – Все говорили на похоронах матери и сестры: почему ты не плачешь? Но я не хотела убиваться, не хотела, чтобы все на меня глазели и считали плохой. Я была хорошей.
– Ладно. Переходим к Ледо.
– Там был форменный свинарник! Не понимаю, как люди могут так жить. Мы с тобой видим много такого по работе, но я никак не привыкну. Мне нравится, что нас называют чистильщиками: мы действительно прибираемся. Это и есть наша задача, твоя и моя. После нас становится чище.
– Расскажи, как ты вычистила Ледо.
…Ева провела три часа, задавая вопросы, что-то комментируя, время от времени возвращаясь к сказанному раньше, но в основном слушая.
– Что ж, Лотти, теперь у нас есть все необходимое. Тебе предъявят обвинения в двух эпизодах убийства первой степени. Ты созналась в этих убийствах под запись, не воспользовавшись своим правом на участие адвоката.
– Мы больше не будем разговаривать?
– Уже поговорили.
– Но ты вернешься?
Ева встала. В голове у нее теснились злые мысли, но произносить их вслух не имело смысла.
– Тебя уведут, Лотти. Завтра с тобой поговорит доктор Мира.
– Доктор Мира тебе нравится.
Ева похолодела.
– Да. Она тоже была в твоем списке, Лотти?
– Настоящей дружбе мешают другие люди. Ты меня не видишь – мешают другие.
Ева уперлась ладонями в стол и наклонилась к ней.
– Дело не в других, Лотти. Мира, Мэвис, Надин, Пибоди совершенно ни при чем. Вот почему я в упор не вижу того, что ты хочешь мне показать.
– Не понимаю.
– Все просто. Тебя я вижу, Лотти. Отлично вижу. Но ты мне не нравишься. Даллас, уход с допроса. Конец записи.
Она вышла под вопль Лотти, навалилась спиной на дверь с другой стороны и ущипнула себя за нос, чтобы восстановить упавшее давление.
– Я увожу ее в камеру, – сказала Пибоди, подходя к ней в своих дурацких сапогах. Рядом с ней вышагивал, как приклеенный, верный Макнаб.
– Не ты, а мы, – поправил он ее.
– Мы.
– Уводите. А потом сматывайтесь. Оторвитесь на Таймс-сквер.
– Уж мы не подкачаем!
Еве тоже не терпелось покинуть Управление. Но сначала она должна составить протокол допроса.
На скамейке перед убойным отделом сидел Доусон.
– Я больше не мог этого видеть. Но прежде чем уйти, я хотел сказать. Господи, Даллас, до чего мне жаль!
– Ты не виноват, Доусон.
– Она из моей команды. Я с ней работал. Работал и не видел ее.
– Никто не видел ее так, как ей хотелось. Даже она сама. Не взваливай это на себя. Пусть с ней возятся Мира и толпа психиатров. Город кишит психами, Доусон.
– Эта влезла прямо ко мне в дом.
