– Увы! – возразила Антуанетта, утирая слезы. – Ваш великодушный поступок не уберег князя от несчастья. По мнению докторов, Рауль при падении получил внутреннее повреждение настолько серьезное, что в более или менее скором времени оно приведет к печальной развязке.
Легкий румянец выступил на исхудалом лице банкира.
– Это ужасно! А как бедная княгиня переносит свое горе? – спросил он нерешительно.
– Она еще не знает, – ответил, вздыхая, Рудольф. – Не знает истины и сам Рауль, хотя, кажется, что-то подозревает, потому что стал задумчив и имеет убитый вид. Бедный! Умереть молодым и счастливым, это ужасно…
Гуго скоро стал поправляться. Молодая, сильная натура победила болезнь, и здоровье заметно возвращалось.
Рудольф продолжал часто навещать его, и они проводили в беседе целые часы, причем граф с участием и любопытством заметил, какая искренняя и глубокая любовь соединила банкира с детьми его соперника. Оба ребенка – живые портреты Рауля, обожали своего мнимого отца, а с тех пор как больной большую часть дня проводил лежа на террасе, дети от него не отходили.
Граф удивился в душе неистощимому терпению, с каким Вельден отвечал на их неумолчную болтовню, следил за их играми и сносил весьма докучливую «заботливость» и «услуги» маленьких тиранов.
Рудольф и сам очень изменился. От прежнего запутанного в долгах кутилы не осталось и следа. Полковник, граф Маркош, был солидный тридцатипятилетний человек – отец четырех детей, а влияние семейной жизни с честной, доброй и просвещенной женщиной имело благотворное на него действие, искоренило многие недостатки и уничтожило приватные взгляды, которые прежнему молодому офицеру казались предметом огромной важности. Эта глубокая нравственная перемена давала Рудольфу возможность беспристрастно судить банкира. Он видел его недостатки, но признавал в нем и достоинства и однажды даже откровенно сказал ему:
– Должен сознаться, что был к вам несправедлив, барон. Вы – благородной души человек, пока ваша восточная натура не сыграет с вами какой-нибудь злой шутки, а ваше самопожертвование для спасения Рауля и отношения ваши к детям – выше всяких похвал.
Тот только улыбнулся в ответ и покачал головой.
Положение Рауля, напротив, ухудшалось с каждым днем, и консилиум докторов решил, что он должен уехать на зиму в Ниццу.
– Послушайте, господа, откройте мне правду о моем положении, – просил настойчиво Рауль. – Я мужчина, солдат и не боюсь смерти, но я должен привести в порядок дела, сделать различные распоряжения и т. д. Так скажите мне, не скрывая, находите ли вы мое выздоровление возможным?
– Князь, – ответил не без колебаний старый доктор, – я должен вам сказать, так как вы этого требуете, что болезнь ваша очень серьезна и мы не можем отвечать за ваше выздоровление. Впрочем, в природе человека таятся дивные силы, а молодые годы, мягкий климат и заботливый уход не раз делали чудеса.
При этом ответе Рауль грустно улыбнулся. Оставшись с глазу на глаз с Рудольфом, он сказал:
– Пора мне, мой друг, приготовиться к более дальнему пути, чем поездка в Ниццу, и я надеюсь, что ты поможешь мне все устроить, не возбуждая внимания Валерии. Бедная! Нет надобности торопиться лишать ее надежды. Передай тоже Мейеру, что я прошу его приехать ко мне с детьми. Я хочу поблагодарить его и обнять Эгона.
Со слезами на глазах Рудольф обещал исполнить его желание, отказавшись, впрочем, верить его предчувствиям.
Настал день отъезда. Князь, печальный и задумчивый, сидел на террасе, ожидая Гуго и детей. Рауль очень похудел и изменился; болезненная бледность покрывала его черты, и большие черные глаза его горели лихорадочным блеском. Валерия была занята еще последними приготовлениями, когда коляска Вельдена остановилась у подъезда.
Антуанетта приняла его и попросила пройти на террасу, а детей удержала при себе, чтобы дать молодым людям возможность переговорить без свидетелей.
Рауль встал навстречу и протянул гостю руку.
– Благодарю вас за ваше великодушное самоотвержение, я рад, что вы поправились и что ваш благородный поступок не имел несчастных последствий.
– Я не заслуживаю признательности, князь, – с чувством сказал Гуго, – так как уплатил лишь частицу благодарности великодушному спасителю моей чести. Но увы! Я вижу, к сожалению, что не мог избавить вас от тяжкой болезни.
– Скажите лучше, от смерти, – возразил Рауль. – Но от этого ваш бескорыстный поступок не теряет достоинства; человек может только предполагать, а Бог располагает нашей судьбой!
– Зачем такие мрачные мысли, князь, вы поправитесь, я уверен.
– Нет, я обречен на смерть, и достаточно взглянуть на меня, чтобы в этом убедиться. Но какой я был бы спирит, если бы боялся неизбежного перехода, который соединит меня с моими друзьями в потустороннем мире? Благодарю Бога и вас, что вы дали мне возможность постепенно подойти к этому великому моменту и к нему приготовиться. Уверяю вас, что когда обозреваешь жизнь с точки зрения умирающего, ее понимаешь совсем иначе. Все интересы бледнеют или кажутся мелкими, и удивляешься непростительному легкомыслию людей, которые считают себя вечными и зажмуриваются, когда отходит в другой мир кто-либо из близких, вместо того, чтобы поразмыслить над этим предупреждением судьбы, указывающим на их собственную недолговечность. Но напрасно я навожу на грустные мысли выздоравливающего. Скажите лучше, барон, привезли ли вы Эгона?
– Да, и Виолу тоже. Я их сейчас приведу.
– Благодарю! Но не будет ли слишком тяжелым обязательством любить, воспитывать этих двух чужих вам детей и всю жизнь быть им отцом?
– Никогда! – энергично ответил Гуго. – Эти дети для меня путь спасения, открытый мне Провидением, чтобы загладить и искупить мои поступки; а мое избавление от смерти еще больше укрепило во мне это убеждение. Если же, чего не дай Бог, ваши печальные предчувствия исполнятся, то пусть освобожденный дух все видит и судит мои дела, а если я не исполню своего обещания, потребуйте от меня отчета перед Верховным Судьей. Вся моя любовь, все мое состояние принадлежат им.
Рауль молча пожал ему руку, а затем Гуго сходил за Эгоном и Виолой, игравшими с детьми Антуанетты, и привел их на террасу.
– Ты знаешь этого господина, Эгон? – сказал он мальчику, указывая на Рауля. – Это мой друг, ты должен любить и уважать его. Подойди и поцелуй ему руку, не дичись!
Мальчик подошел с некоторым замешательством, и большие бархатные глаза его с любопытством и удивлением взглянули на князя. Затем, вспомнив вдруг приказание отца, он взял руку князя и поцеловал ее. Рауль, обняв ребенка, поцеловал его в лоб и розовый ротик. Да, это был его сын, его живое изображение! Глубоко растроганный и взволнованный, он провел рукой по русым кудрям мальчика и смотрел на него полными слез глазами. Ребенок, не отрывавший глаз от князя, заметил эти слезы и, охваченный жалостью, обнял ручонками его шею.
– Отчего вы такой грустный и о чем вы плачете?
