— Здравствуйте, господин Поплавков, я все слышал, — произнес писатель, — слава Господу не видел, но догадываюсь, картинка там не из приятных. Вам, мистер Праксин, мое соболезнование по поводу утраты помощника. Светлая ему память, так, кажется, говорят у вас в России.
— Здравствуйте, мистер Уэллс, возьму сразу быка за рога, как говорят у нас в России. У вас есть луч Костяной звезды. Сам по себе, без остальных лучей, абсолютно бесполезный предмет. Остальные же в разное время найдены мной и находятся сейчас в надежном месте. У вас, господин Праксин, есть знание, как соединить части и какой результат это даст. Мы нужны друг другу, это оспорить невозможно.
— Я согласен обсудить вопрос, — произнес Уэллс.
Разговор в кабинете шел на языке Шекспира.
Переговоры умных людей не бывают долгими, если не меняются условия, заставляющие собеседников искать все новые и новые компромиссы. В этом случае ничего уже не менялось. Уэллс заявил, что выполнил свою миссию и передает луч Праксину:
— Не моя это вещь, я, даже когда с голоду умирал, чужого не брал!
— Мне велено передать знание и луч, что принесет англичанин, тому, кто остальными лучами владеет. Вы, Аким, в деле это доказали. Да и чувствовать людей предки научили. Вон какого оборотня мы с вами завалили! Хорошо еще, в зверя перекинуться не успел.
— Спасибо, Герман Вадимович, за доверие. Принимаю луч с благодарностью. Осознаю ответственность, на меня возложенную.
— Заберите, Аким, луч и вот этот свиток, где все подробно написано. По-английски, правда. Но вы, как вижу, с этим языком знакомы неплохо.
Праксин вручил Поплавкову луч, переданный Уэллсом, и свиток, хранимый в семье колдуна с незапамятных времен. Луч был в небольшой коробочке черного дерева, отполированной до блеска.
Собеседники быстро попрощались и разошлись по одному, как участники подпольной сходки. Медлить было нельзя. Выстрелы могли привлечь внимание патрулей, которыми кишела Москва, как уличный бобик блохами.
На улице их встречало вновь по-летнему ласковое солнышко. От недавней непогоды не осталось и следа, лужи быстро подсыхали под его лучами.
* * *
Автомобиль притормозил у ворот особняка на Софийской набережной. Помимо обычной охраны сына в дверях встречал и сам Герберт Уэллс.
— Как прогулялись, мистер Уэллс, — поинтересовался Ротштейн, — погодка-то только недавно исправилась. Вот чудеса, сам не знаю, что с природой стряслось.
— Кто ж его знает. Но хорошо же, до чего хорошо. Так бы и не уезжал никогда из Москвы на берега Туманного Альбиона! Но родину не выбирают.
— Кстати, про отъезд, машина за вами подойдет сюда же через три часа. Я вас провожаю, так что пока не прощаюсь, — добавил Ротштейн и сел на переднее пассажирское место. Лимузин с сизыми клубами дыма стартовал в сторону Кремля. Качество автомобильного топлива, безбожно разбавляемого механиками в гараже, оставляло желать лучшего.
Сын с порога взахлеб рассказывал отцу про смотр красноармейских частей, про Троцкого, с которым познакомился лично. Уэллс-старший сослался на усталость от пешей прогулки, отправился в предоставленную ему комнату и не выходил оттуда до самого отъезда. Тело требовало отдыха. Слишком сильны были впечатления и переживания последних часов.
Через три часа они с сыном сказали «до свидания» скульптору, финансисту и слуге, погрузились в машину и отправились к поезду на вокзал.
«Если бы уже не стемнело, сияло бы солнце, — подумал писатель, — русская столица с улыбкой встретила, с улыбкой и провожает нас».
Такой же, как и в прошлый раз, спальный вагон без излишеств, такие же разговорчивые интеллигентные попутчики. И чувство выполненного долга, и исписанный мелким убористым почерком после встречи с Лениным блокнот. Напутствие в добрую дорогу от Ротштейна, а впереди уже замаячили призраки Петрограда, Стокгольма и Лондона.
Засыпая под стук вагонных колес, писатель вспомнил, как на привокзальной площади в толпе мелькнуло знакомое лицо с пятном ожога на скуле, виденное им сегодня у колдуна. Уэллс мысленно пожелал инквизитору удачи. Как он распорядится лучом и свитком, полученными на Варварке, от писателя уже не зависело. Он и так сделал все, что мог, и еще немножечко больше…
Поплавков ехал этим же поездом, договорившись с проводницей бальзаковского возраста. Свою просьбу он подкрепил двумя золотыми царскими червонцами. Войдя в вагон, сразу же завалился спать на койку. Суматошный выдался денек…
Поезд прибыл в Петроград через двое суток. На перроне, почти у самого выхода на привокзальную площадь Северной столицы, до слуха инквизитора донесся звонкий мальчишеский голос — пацан-газетчик с энтузиазмом рекламировал свой товар.
— Неизвестные аэропланы полностью разгромили штаб-квартиру инквизиции! Не страшась разрывов бомб, начальник спецшколы Старший брат Лазарь спасал товарищей, но сам погиб в адском пламени! Нет больше инквизиции в советской России! Ликуйте, господа-товарищи! — громко и радостно выкрикивал мальчишка.
Умевший всегда держать удар, Поплавков словно наткнулся на невидимую стену. Тем более что тут же связал последние события под Петроградом и свои приключения в Москве. Месть чекистов была масштабной и адресной. А придать аэроплану вид неопознанного — эка невидаль!
— А ну-ка, дай-ка мне, паренек, газетку. Что тут у вас в Питере новенького? Нам, москвичам, понимаешь, интересно, — Аким протянул газетчику гривенник.
— Берите, дяденька, читайте, не пожалеете. Интересно! Невесть кто инквизиции шею свернул!
Свернуть шею в одночасье Корпусу, конечно, невозможно, но удар нанесен сильный, понимал Поплавков. И его, по-видимому, ищут в двух столицах. Поэтому в штаб-квартиру Корпуса или туда, где от нее что-то осталось, а также на известные ему и его братьям-инквизиторам явки не поехал. А поймав извозчика и тщательно проверив, нет ли «хвоста», отправился на Васильевский остров, где на Третьей линии была квартира одной его старой знакомой. Женщина уже как год жила в Париже, но квартирку еще не национализировали. Ретивых домкомовцев отпугивала грозная сургучная печать на дверях. Аким лично опломбировал дверь, прежде чем отвезти хозяйку на вокзал. Выправленные инквизитором документы помогли бывшей домовладелице без помех пройти таможенный досмотр и пограничный контроль. Новая власть с неохотой отпускала за границу своих граждан. Ключ от квартиры висел на проволочной петле за чугунной батареей лестничного пролета. Жилье ему было нужно всего на одну ночь. Отдохнуть и подумать. Крепко подумать, что делать дальше. На принятие важного решения времени оставалось в обрез…
* * *
В полдень следующего дня от причала Петроградского порта отходили два парохода. Один, пассажирский, на Стокгольм, на нем покидал Россию английский писатель-фантаст Герберт Уэллс. И другой, грузовой, привезший для молодой Советской республики сою и кукурузу из далекой Аргентины.
Серое свинцовое небо осеннего Петрограда в мареве дождя соединялось где-то на горизонте с такой же темно-мутной питерской водой Финского залива. Листва уже почти вся облетела с деревьев. Город и порт ждали снега и прихода зимы.
