— О какой чепухе ты говоришь!
Девушка закрыла глаза, вспомнив отчетливо умирающего на ее руках норманна и его гневные слова.
— Тысячу раз он проклял меня, на всю жизнь.
— Я не верю в такую чушь, — усмехнулся Пендери. — И мой брат, кстати, тоже.
— Почему же тогда Томас говорил это?
— Человек, который обрек себя на смерть, болтает много всякой всячины, если она долго не приходит.
Он помолчал, будто ошеломленный собственными словами, и спросил:
— Ему было очень больно?
Легко было солгать и тем облегчить страдания Максена, но Райна кивнула:
— Да.
Норманн посмотрел куда-то поверх ее головы.
— Спасибо, что сказала правду, — сдавленным голосом проговорил он.
Тронутая его болью и разделяя ее, Райна положила руку ему на плечо:
— Я сожалею, Максен, правда.
Он молчал, и молчание напоминало туго натянутую тетиву, которая вот-вот лопнет. Она и разорвалась, однако не так, как этого ожидала саксонка.
— И что это за проклятие на тебе?
— Это… я… что если я не буду принадлежать Пендери, то я не буду принадлежать никому.
«Твои ночи и дни превратятся в кошмар, ты будешь страдать от отчаяния и горя», — мысленно добавила она слова Томаса.
— И это все?
— Он сказал, что я никогда больше не буду любима.
— Говори все!
— Он воззвал к тебе.
— Ко мне?
— Томас крикнул небесам, что пусть его брат отомстит за него. Сперва я думала, что речь идет о Кристофе, но когда ты пришел ко мне в темницу, я поняла, кого мертвец имел в виду.
— Кровожадного воина.
Она кивнула.
— И ты веришь в проклятие Томаса?
— Я не должна верить, — сказала она. Предки-язычники передали ей свои предрассудки.
— Но я поверила, что у меня никогда не будет ни мужа, ни детей.
— И ты продолжаешь верить этому.
Она покачала головой:
— Если ты меня любишь, то я больше не хочу этому верить.
Максен коснулся ее руки.
— Я очень тебя люблю, Райна.
Может быть, Доре удалось снять с нее проклятие? Но она отбросила эту мысль. Один Бог держит ответ за ее любовь.
— И все же, — продолжал Пендери, — я думаю, в чем-то проклятие сбылось.
Она удивленно заморгала глазами:
— Не понимаю.
— По словам Томаса, ты должна принадлежать Пендери. Так? Но я же один из них.
Странно, эта мысль не приходила ей в голову, но он был прав — она принадлежала ему.
— Да — радостно согласилась саксонка, но радость ее быстро омрачилась — ведь ей нужно сделать еще одно признание.
— А как быть с убийцей брата?
Максен не сразу ответил, и па лице его отразилось глубокое волнение:
— Когда я узнаю об этом, тогда и отвечу, а сам искать его не буду.
— Ты смирился со смертью Томаса?
— Пожалуй.
Она не могла подумать, что подобное возможно.
— А теперь поговорим о лжи, — напомнил ей Максен, — о том, что еще гнетет душу.
Никак нельзя было смягчать суровую правду. Опустив глаза, она разглядывала живот, который скоро округлится.
— Ты кое в чем ошибаешься, — прошептала саксонка.
— В чем же?
Она с трудом проглотила комок, застрявший в горле, вобрала в себя воздух:
— Я ношу твоего ребенка, Максен. Когда я отрицала это, я лгала.
Сказав правду, она, собрав все мужество, подняла глаза, готовясь испытать на себе его гнев.
Он кипел от гнева, который по силе можно было сравнить с любовью к этой женщине. И любовь оказалась сильнее.
— Выходит, отправляясь в стан Эдвина, ты подвергала риску не только себя, но и нашего ребенка.
Он почувствовал, что она раскаивается в этом.
— Да, но риск был невелик. Я знала, что Эдвин ничего мне не сделает. Если бы мне не удалось его убедить, он бы просто отправил меня назад.
— Но кто-нибудь из воинов Вильгельма мог пустить в тебя стрелу, посчитав изменницей.
Саксонка кивком признала, что такое вполне могло случиться.
— Пусть бы пролилась кровь двоих, но не тысяч людей. Пойми меня.
Он понимал это, но мысль, что он мог потерять обоих: и любимую женщину, и ребенка — не давала ему покоя. Рыцарь провел рукой по ее волосам.
— Я понимаю, Райна, но почему ты солгала мне о ребенке? Почему ты не сказала правду, когда уже была уверена в этом?
— Я… растерялась. Я не думала, что ты любишь меня, и считала, что ко мне и ребенку в Этчевери будут относиться как к твоей любовнице и ублюдку. Я даже хотела убежать, выдать себя за вдову и жить спокойно.
— И все же ты этого не сделала, — заметил Максен, мысленно благодаря Бога за то, что она осталась с ним.
— Я не смогла. Я очень тебя люблю.
Гнев Пендери растаял, словно рассветный туман под лучами солнца, и хотя ему хотелось прижать Райну к груди, он удержал себя от этого. Оставалась еще одна загадка.
— Когда ты осталась со мной, то почему же не сказала о ребенке?
— Я хотела, но не было подходящего случая. А потом прибыл Вильгельм. Я решила подождать с признанием до битвы с Эдвином.
— Почему?
— Я боялась, что гнев помешает тебе сражаться. Я бы не пережила, если бы ты погиб из-за лжи.
Он больше не мог сдерживаться и прижал ее к себе:
— Нет, ты никогда не потеряешь меня, Райна. Ты нашла меня, а я тебя…
Девушка подняла голову:
— Значит, ты простил меня?
Рыцарь коснулся ее губ.
— Если ты простишь мне мой обман, — он приложил ладонь к ее животу.
По телу ее пробежала дрожь.
— Мне нечего прощать, — пробормотала она и отдалась во власть поцелуя.
Они не замечали, как летело время. Солнце, ветер, трава и земля — все стало каким-то неземным. Прежними остались только их руки, губы и жаркие тела. Но вот сгустились сумерки, а с ними нагрянул холод и частично остудил их пыл.
— Давай больше не будем лгать друг другу, а? — предложил Пендери, набрасывая на плечи девушки плащ.
— Давай, — согласилась та.
— А теперь ты принесешь мне клятву верности, Райна Этчевери? — спросил он, держа ее лицо в своих руках.
