Гишар потребовал выкуп в размере сотни марок, что равнялось восьми сарплерам самой лучшей шерсти.
– Ты стоишь гораздо больше, – сказал он с издевкой, – но я сегодня великодушен. – Он положил перед Николасом лист пергамента, чернила и отточенное птичье перо. – Писать умеешь, или лучше пригласить писца?
– Умею, – ответил Николас, не выдавая голосом всколыхнувшегося в нем гнева, чтобы не раздражать Гишара. Он взял перо. – Выкупом займется мой первый помощник, Мартин Вудкок, Я также напишу жене, сообщу, что я жив-здоров. Она беременна и скоро должна родить.
Гишар кивнул.
– Не возражаю, – отрывисто бросил он и покинул комнату, вновь оставив Николаса на попечение своей великанши-жены. «Интересно, сколько сил и времени потребуется, чтобы одолеть ее?» – подумал Николас, но решил не искушать судьбу. Он окунул перо в чернильницу и начал писать.
Вскоре после того как письма были написаны, вернулся Гишар. От него разило таверной, и сам он был весь красный, но отнюдь не пьяный.
– Я знал, что уже где-то слышал твое имя, – победоносно провозгласил пират. – За твою голову обещано пятьсот марок, их теперь требует команда одного французского судна. Рассказывают всем, кто поит их, что ты утонул, когда твое судно загорелось в проливе.
Николас похолодел:
– Они сказали, кто заказал мое убийство? Гишар покачал головой:
– Ты что – сошел с ума? Такие дела всегда решаются через посредников, но я вот что тебе скажу… – Он взмахнул обезображенным указательным пальцем. – Твой враг, должно быть, человек могущественный, раз может позволить себе такую сумму. – В глазах пирата засветилось любопытство. Было видно, что он заново оценивает пленника.
Николас невесело хохотнул:
– Семейная традиция. Но если ты попросишь меня назвать человека, столь дорого оценившего мою голову, я вынужден тебя разочаровать: не знаю.
– Да ну, брось. Наверняка кого-то подозреваешь.
– Подозрения – это еще не факты. – Николас пожал плечами и уткнулся взглядом в два свитка пергамента на столе. – И, пока у меня нет точных сведений, я не стану никого подозревать.
Гишар одобрительно кивнул и почесал скулу. Потом глянул на жену.
– Сто марок – ничтожная сумма, не то что пятьсот, – заметил он без всякого выражения в голосе.
– Мертвого нельзя убить дважды, – таким же бесстрастным тоном отвечал ему Николас.
В светлой бороде Гишара сверкнула ледяная улыбка.
– Это верно. Но я могу воскресить мертвого за ту же цену.
Мириэл разбудил вой шквального апрельского ветра, бьющегося в ставни спальни. Он гремел перегородками, тряс запоры, словно искал входа в затемненное помещение за закрытыми окнами.
Она села в кровати и унылым взглядом обвела комнату, стенами которой ограничивался ее мир последние три недели, пока она оправлялась после родов, едва не стоивших ей жизни. Большую часть времени она спала. Если заснуть не удавалось, она, чтобы забыться, принимала настой мака в вине, ибо ей нестерпимы были мысли, теснившиеся в ее голове, когда она не спала. Она просто не могла вынести свалившегося на нее несчастья. Николас погиб, их дитя умерщвлено. И хотя она знала, что ребенка у нее отняли, кровь на подкладках у нее между ног служила ей непрестанным укором.
Два дня назад она попросила Элфвен влить ей в вино смертельную дозу снотворного, так, чтобы уснуть и не проснуться. Потрясенная девушка разрыдалась, но не вняла ее мольбам. О просьбе Мириэл было доложено, и надзор за ней усилился. Теперь ее не оставляли одну даже на минуту. Домочадцы опасались, что она либо повесится на простыне, либо опрокинет жаровню и подожжет комнату. Эти мысли часто приходили в голову Мириэл, но оба способа она отвергла, сочтя их ненадежными. Они были чреваты новыми страданиями и не гарантировали мгновенной смерти. Умереть во сне было бы куда проще и спокойнее.
Сейчас она была одна, но знала, что ее одиночество продлится недолго. Либо Элфвен появится, либо Роберт, либо одна из женщин, которых наняли ухаживать за ней. Мириэл протянула руку к чаше на столике у изголовья кровати. Она оказалась пуста. Лишь липкий осадок на дне источал дразнящий запах зелья, которое даровало бы ей забытье. Она с тоской облизнула губы, испытывая тошноту и омерзение.
С лестницы донеслись шаги двух пар ног. Потом послышался звонкий голос болтушки Элфвен. Мириэл откинулась на спину и закрыла глаза. Гостей ей принимать не хотелось.
Дверь отворилась. Хоть глаза ее и были закрыты, она все слышала. Щелчок задвижки, знакомый скрежет цепляющегося за пол дерева, скрип петель.
– Ну, конечно, она спит, – сказала Элфвен.
– Так разбуди, – потребовала Элис Лин не терпящим возражений тоном. – Я пустилась в такую даль не для того, чтобы слушать ее сопение. А воздух-то какой! В такой комнате и здоровый заболеет. Немедленно открыть ставни!
– Но свет будет ее беспокоить!
– Ха, ну и пусть. Или она собралась лежать тут, как червяк в капусте, до скончания жизни?
Мириэл, пребывавшая в состоянии болезненного безразличия, невольно возмутилась. Открыв глаза, она неловко приподнялась на подушках и сразу увидела Элис Лин. Та, проковыляв к окну, отодвинула щеколды. В комнату вместе с солнцем и ветром ворвался прекрасный весенний день. Гобелены на стенах затрепетали, одежда на вешалке заколыхалась, надоедливый запах мака в вине мгновенно исчез.
– Так-то лучше, – буркнула старушка, одобрительно прищелкнув языком. Она отвернулась от окна и, опираясь на свою клюку, заковыляла к кровати Мириэл. Молодая женщина, ослепленная ярким светом, жмурясь, смотрела на нее.
– Я знала, что ты не спишь, – заявила Элис, усаживаясь на скамью возле кровати.
– Зачем вы пришли? – неприветливо спросила Мириэл.
Отнюдь не смущенная недружелюбным приемом, Элис улыбнулась:
– Элфвен сказала своей матери, что беспокоится за тебя, а та сообщила мне. Рассказала, что у тебя были тяжелые роды, ты потеряла ребенка и теперь отказываешься вставать с постели.
– Это не твоего ума дело, – обругала Мириэл служанку, свирепо глянув на нее. Девушка в испуге всплеснула руками.
– Я создавала свое ткацкое производство не для того, чтобы ты загубила его, – вспылила старушка. – Продала тебе мастерские только потому, что ты пришлась мне по душе. Я считала тебя сильной и закаленной, как сталь, думала, ты способна противостоять ударам судьбы. А ты теперь тут лежишь, симулируя недомогание, и жалеешь себя, а надо заново строить свою жизнь.
Мириэл еще выше подняла спину и прислонилась к подушкам. Ее распирал гнев.
– Если б вам было хоть что-нибудь известно о моей жизни, вы не посмели бы прийти сюда со своими назиданиями, – с жаром ответила она. – Мой ребенок умер, мое существование хуже смерти. Что в сравнении с этим ваши жалкие ткацкие мастерские? Полное ничтожество. Попридержите свои наставления для монахов. Я в них не нуждаюсь.
