Прячась от ветра, колючей крупой хлеставшего в лицо, восемь сгорбившихся фигур трусцой направились к самолету. Экипаж находился на местах, борт-стрелок нетерпеливо переминался у трапа и поторапливал с посадкой. Разведчики быстро поднялись на борт и заняли места. Моторы взревели на полную мощь, снежное облако скрыло Пономарева. Самолет легко оторвался от земли и взял курс на запад.
После нескольких минут бешеной болтанки, машина выровнялась, а потом качка вовсе прекратилась, и лишь монотонный гул моторов нарушал тишину в салоне. Разведчики ушли в себя и думали о том, что ожидает в глубоком тылу врага, где их единственной защитой будет русский лес. Прошло около получаса. Внизу багровым шрамом пожарищ и артиллерийских разрывов проступила линия фронта; через мгновение ночной мрак поглотил опаленную войной землю.
Самолет, подобно призраку, крался в кромешной темноте, и только штурман по каким-то приметам, ему одному известным, находил путь к цели. О том, что она близка, разведчики догадались по надсадному гулу моторов. Резко сбросив высоту, самолет закружил над лесом. Экипаж высматривал сигнальные огни костров. Первым увидел три светящиеся точки борт-стрелок, но командир решил удостовериться и зашел на второй круг. На земле их услышали и подбросили в костры охапки сена. Пламя полыхнуло — передовая группа подтверждала, что готова к приему разведчиков.
Штурман вышел из кабины и, бодро улыбнувшись, сказал:
— Все, ребята, доехали! Тут пересадка!
— А как с посадкой? — съязвил кто-то из разведчиков.
— Это, смотря на что сядешь, — отшутился он и распахнул люк.
Тугая струя воздуха хлестанула по лицу Плакидина и заставила поежиться.
— За мной, хлопцы! — позвал Седой и первым шагнул в темный провал.
За ним последовали остальные. Воздушный поток подбросил Ивана вверх. Дыхание перехватило, земля и небо смешались. Рука лихорадочно искала кольцо, и когда над головой с треском раскрылся купол парашюта, он с облегчением вздохнул. Снизу быстро наплывала мрачная, тревожно шумящая громада леса. Три светящиеся точки увеличивались на глазах. В пламени костров были видны суетящиеся людские силуэты и сани. Иван сжался в комок, чтобы ослабить удар, и, удачно проскользнув между ветвями березы, с головой окунулся в глубокий сугроб. Через мгновение чьи-то крепкие руки вытащили его из-под купола парашюта и стиснули в объятиях. Усатый здоровяк снял с плеч пудовый рюкзак и повел к саням. Там уже находился Седой, позже к ним присоединились остальные.
Загасив костры, разведчики расселись по саням и отправились на базу группы. Дорога до нее заняла всю ночь. Перед рассветом они добрались до места. Там их ждали не только крепкие объятия, а и истопленная банька, и сытный завтрак. После него разведчики разошлись по землянкам. Тепло, исходившее от раскаленной докрасна буржуйки, и смолянистый запах сосны быстро сморили Ивана.
С того дня для него началась новая, партизанская жизнь. По ночам он вместе с разведчиками выбирался в Уночу, Клинцы и ближайшие деревни, чтобы наладить подпольную сеть. И когда она заработала, они развернули рельсовую войну против фашистов. В ней, где было ясно — кто друг, а кто — враг, Иван твердо знал свое место в боевом строю.
Подходил к концу март 42-го года, а с ним еще один день партизанской жизни Плакидина. С наступлением темноты группа разведчиков под его командованием покинула лагерь и отправилась в Клинцы. Там была назначена явка со связником из местного подполья.
Прихваченный легким морозцем снег весело поскрипывал под лыжами, и через три часа быстрого хода разведчики вышли к окраинам поселка. В свете полной луны дома, укрытые пышными снежными шапками, походили на нахохлившихся гномов. Из подслеповатых окошек сквозь щели в ставнях пробивался слабый свет. В четвертом по счету от школы доме должен был ждать связник. Не заметив ничего подозрительного, Иван, оставив у околицы одного разведчика, с другим задними дворами подобрался к сараю. Затаившись за телегой, они напряженно вслушивались в тишину и высматривали двор. На ветру тихо потрескивала заледеневшая мешковина, вывешенная на шесте. Хозяин дома давал знак — явка не засвечена.
— Костя, прикрой, — распорядился Иван, первым поднялся на крыльцо, приник к двери и прислушался к тому, что происходило в доме. Не услышав ничего подозрительного, подался к окну и условным сигналом постучал в ставню. В доме произошло движение, в сенцах послышались шаги, звякнул запор, и дверь приоткрылась.
Иван шагнул вперед, и тут же тяжелый удар обрушился на его голову. В следующее мгновение тишину ночи вспороли автоматные очереди и громыхнули разрывы гранат. Из последних сил он пытался вырваться из захвата, но его намертво припечатали к полу.
Из Клинцов в отряд вернулся только один разведчик. В скупой радиограмме в Москву Седой сообщил об очередной потере. Ответ Центра удивил, а еще больше — озадачил, его. Такого задания ему еще не приходилось выполнять — от него требовали любой ценой отбить у немцев живого или мертвого Дедова и отправить на «Большую землю». Подчиняясь приказу, Седой бросил все силы на операцию и со второй попытки выполнил его. На базу был доставлен мертвый Дедов, а на следующие сутки за ним прилетел самолет из Москвы…
Исколотое и покрытое ожогами от сигарет тело Плакидина покоилось на каталке в холодильнике лазарета внутренней тюрьмы. Фитин непослушной рукой опустил простыню на изуродованное пытками лицо и застыл в неподвижности. Врач с комендантом хранили суровое молчание и не решались его потревожить. Загадочность всего происходящего будила в них любопытство, но Фитин ничего не сказал, вышел из лазарета и направился на доклад к наркому.
Переступив порог, он так и остался стоять в дверях. Слова, словно горькие комья, застряли в горле. Берия оторвал голову от документа и холодно спросил:
— Это Плакидин?
— Да! Хотя трудно узнать, фашисты зверски пытали.
— Это частности. Война требует жертв, — болезненно поморщился нарком и уточнил: — Акт опознания составлен?
— По полной форме.
— Приобщите к делу, а трупом пусть занимается комендант!
— Есть! — ответил Фитин и остался стоять.
Берия недовольно блеснул пенсне и с раздражением заметил:
— Павел Михайлович, что тебе не ясно?
Тот замялся и, набравшись смелости, решился спросить:
— Товарищ нарком, разрешите отдать Плакидину последний долг?
— Чт-о-о?!
Фитин поежился, но характер взял свое, и повторил:
— Лаврентий Павлович, и все-таки разрешите. Он это заслужил.
Берия посмотрел на него долгим взглядом и, хмыкнув, спросил:
— Жалеешь, Павел Михайлович, а обо мне, небось, подумал — душегубец?
Фитин промолчал, и он продолжил:
— Ты, Павел, еще молод и руководствуешься эмоциями, но в политике, а разведка больше чем политика, это непозволительная роскошь. Товарищ Сталин и партия поставили нас на эти посты, чтобы мы и твой Плакидин не жалели себя, а когда понадобится, не задумываясь отдали за них жизнь! Идет война, и мы не имеем права на жалость. Враг только и ждет этого! Плакидин знал, на что шел, но сейчас не время говорить о нем.
