Дэвид подумал о Мигеле, который гнался за ними, подкрадывался к ним… как бурая гиена.
Ангус все говорил и говорил, продолжая бесконечный монолог:
Вот потому-то я и верю. Посмотрите на все это! Оглядитесь вокруг! Это ведь не случайность, что так много религий родилось именно в пустыне. А эта пустыня — самая устрашающая из всех. Вы посмотрите на нее! — Ангус почти яростно взмахнул рукой, показывая на дикий ландшафт. — Мне бы хотелось доставить в аэропорт Людерица полный самолет атеистов и отправить их через эти пустоши с горсточкой орехов кешью. Десяти дней не пройдет, как они либо помрут, либо станут глубоко верующими. Атеисты! Ха! Шли бы они…
Дэвид совсем запутался. Он ничего не мог понять в этом Ангусе Нэрне. Шотландец не был похож ни на одного из знакомых Дэвиду людей. А ученый все продолжал говорить:
— Конечно, я совсем не думаю, что Бог — славный парень. Нет, он не таков. И Вселенная устроена на фашистский лад. Это тирания, безумная диктатура. Сталинский террор. Ирак Саддама. Все в ней основано на случайности, все пугает. Мы все по ночам лежим и думаем: когда за мной придет смерть? Разве не так? И исчезаем один за другим. Приходит смерть-гестаповец и тащит тебя неведомо куда, и тебя изощренно пытают — то раком легких, то сердечными приступами, то болезнью Альцгеймера. — Ангус говорил почти сам с собой. — И люди шепчутся, говоря друг другу: «А ты слышал о таком-то? Он умер. А о таком-то? Он тоже умер. Его увезли прошлой ночью…» — Шотландец покачал головой. — Альфонс, бедняга Альфонс…
Машина продолжала нестись на юг. Ангус наконец умолк.
Дэвид думал о своем деде и об орле, кружившем в небе Аризоны. Пустыня Сонора выглядела прекрасной, но Ангус был прав: это все равно пустыня, обитель суккулентов, хотя она может и ошеломлять иной раз своей красотой. Зеленая и желтая бушменская трава, бледные акации, розовые солончаки, пересеченные рубцами давно заброшенных железнодорожных путей. Эта пустота зачаровывала; а красные и фиолетовые дюны, внезапно возникавшие на горизонте, парили над подернутыми дымкой вечными песками как некое воспоминание… воспоминание о призрачных горах…
Дэвид смотрел вперед, и гнал машину, и думал о своем деде. О непонятном чувстве вины старика.
Desolada, desolada, desolada…
Три часа спустя солнце зашло, и красновато-пурпурное небо стало угольно-черным. Они молча и очень быстро продолжали нестись сквозь тьму. Сквозь настоящую, великую тьму пустыни.
Стало холодно.
Они молчали, вконец измученные. И слишком часто в свете фар вспыхивали глаза ночных зверей — лисиц, охотившихся на летучих мышей, пустынных зайцев. И снова тьма. А потом фары высветили большой указатель: «Шперргебит. Алмазная зона 1. Крайне опасно».
— Хорошо, — сказал Ангус. — Давай по той грязной дороге.
Еще двести метров — и внезапно вспыхнули ослепительные огни. Два вооруженных чернокожих появились из деревянной хибары с винтовками на изготовку. Они держали факелы; лица у них были мрачными и решительными.
— Стой!
Ангус высунулся из окна машины.
— Соломон, Тилак! Это я.
Последовало молчание.
— Ангус?
Теперь мужчины улыбались.
— Ангус, чертяка! Мы же могли тебя подстрелить!
— Извините, ребята… извините…
Охранники отступили назад. Один из них махнул выразительно рукой, позволяя им проехать дальше.
И они поехали. Проселочная дорога была усыпана камнями, машина отчаянно подпрыгивала. Хотя в серебристой темноте трудно было что-либо рассмотреть, но ландшафт вокруг вроде бы изменился. И воздух стал еще холоднее.
Дэвид вдруг осознал, что ощущает запах моря, соленый, пряный.
А потом перед ними и впрямь возник океан, злобно мерцавший в лунном свете. Дорога побежала по берегу, по голым серым камням. Впереди замигали огоньки, возникли силуэты каких-то строений, больших зданий, ощетинившихся антеннами, увешанных тарелками спутниковых приемников.
— Рудник Тамар Майнхед, — сообщил Ангус. — Остановись вон там.
Реакция на их прибытие последовала незамедлительно: сразу же откуда-то появились несколько мужчин; один из них был высоким и апатичным белым, в невероятно неуместном здесь сером фланелевом костюме.
— Натан, — очень устало произнес Ангус, — это Эми Майерсон и Дэвид Мартинес. Друзья. Те самые друзья Элоизы. Ребята, это Натан Келлерман.
Келлерман подошел ближе. Он был молод и хорош собой.
— Бог мой, Ангус, что с вами всеми случилось? Ты ужасно выглядишь!
— Ничего, мы в порядке. Просто нам нужно поспать. А так все хорошо…
— А Альфонс, где Альфонс? И другие? Какого черта случилось?
Ангус только пожал плечами, и они замолчали.
Натан Келлерман вскинул наманикюренную руку. Его тон стал резче. В голосе прорезался американский акцент.
— Ты привез те образцы крови? Последние образцы, Ангус!
— Да.
— Тогда… — Дэвид увидел, с каким облегчением улыбнулся Келлерман, продемонстрировав безупречные белые зубы, — тогда все в порядке. Идемте в дом. Робби, Антон! Помогите хорошим людям.
Они медленно шли через светлое современное здание — кабинеты, коридоры, спальни… Чистота и современность являли собой разительный контраст с нищетой пустыни. Дорогие плоские телевизоры, сияющая белая кухня. Стальные холодильники, наполненные пробирками. Это было похоже на перемещение во времени, на вывих пространства… как если бы посреди джунглей кто-то наткнулся на венецианское палаццо.
Дэвида и Эми проводили в спальню. Мартинес пытался выглядеть спокойным, обычным, пока они раздевались, но некая не оформившаяся до конца мысль тревожила его. Что-то такое… что-то… Что именно?
Он посмотрел на свои руки. Они что, действительно слегка дергаются? Может быть, они все же подхватили неведомую инфекцию… от растворившихся трупов…
Дэвид подумал о Мигеле, нюхавшем мясо. Он подумал о глазах Эми, о том, как она смотрела на него… не смотрит ли она до сих пор и на Мигеля так же, время от времени? Дэвида смущало отсутствие Элоизы. Эми подошла, поцеловала его.
— Эй…
— Элоиза, — сказал он. — Где Элоиза?..
— Понимаю, — ответила Эми. — Да, но… я так устала… Я даже думать не могу. Давай просто… завтра…
Она прижалась к нему. Испуганная, изможденная. Окно спальни выходило на море; резкий соленый ветер трепал занавески на открытом окне. Луна поднялась уже высоко. Она выглядела как белое лицо, зашедшееся в крике, лицо человека, которого пытают…
Они легли вместе в освещенной луной спальне и несколько мгновений лежали совершенно неподвижно.
А потом сразу заснули.
И Дэвиду снился сон.
Он ел какое-то мясо, вяленое, жилистое, жевал старательно; оно было очень жестким, с костями. Он находился в больничной палате своего деда, а за окном ослепительно сверкала пустыня. Потом дед приподнялся на кровати и на что-то показал; Дэвид обернулся, с полным ртом вяленого мяса, и увидел обнаженную девушку, стоявшую за окном, в пустыне. А потом он заметил: у нее нет рук. И рук у нее не было потому, что их жевал Дэвид. Он вдруг осознал, что он жует ее руки.
