— Сомерсет?
— Хлопковую плантацию. Последнюю в своем роде в Восточном Техасе... Она немножко больше твоего садика. — Отец ласково улыбнулся ей. — Твоя двоюродная бабушка управляет ею с тех пор, как была еще совсем юной.
Поездка состоялась как раз в те три недели, когда цветет хлопок, и Рэйчел была вне себя от восторга при виде неземной красоты, окружавшей ее, когда они с Мэри ехали между цветущих рядов на двуколке, запряженной двумя кобылами, которую держали как раз для инспекционных поездок по полям. Мэри объяснила, что через три дня каждый цветок осыплется, превращаясь из кремово-белого в нежно-розовый, а потом и в темно-красный. Она даже научила Рэйчел смешной считалочке о короткой жизни цветка хлопка, которую сама услышала еще в далеком детстве:
...Первый день — белый, второй — красный,
А на третий от рождения я уже мертвый.
Мэри объяснила ей, как развивается хлопчатник... и как раскрываются его чудеса. Чрез пять или шесть недель после того, как куст вылезает из земли, на нем появляются первые почки, которые затем превращаются в цветы. Цветы опадают, оставляя после себя маленький стручок с семенами, который называется коробочкой. В каждой коробочке содержится примерно тридцать семян и до полумиллиона волокон хлопка. Значение имеют как раз эти волокна, белое вещество, которое вырывается из коробочки на волю, когда та созревает и раскрывается. Стоимость хлопка определяется длиной этих волокон, их цветом и текстурой, а также количеством мусора, который остается в белых головках. Чем длиннее волокна, тем дороже хлопок.
Рэйчел жадно впитывала знания, которыми щедро делилась с ней тетка Мэри, без особого труда объясняя внучатой племяннице самые сложные премудрости. Тем не менее она была явно поражена тем, что интерес Рэйчел к растениеводству не угасал, так что через две недели кожа Рэйчел, изначально смуглая, как у всех Толиверов, превратилась в живое свидетельство того, что девочка не отставала от своей двоюродной бабушки, работая вместе с ней под палящим солнцем.
— Твой отец говорил мне, что ты намерена стать фермером, когда вырастешь, — обронила тетя Мэри, когда они пили в обеденный перерыв лимонад на крыльце дома, известного под названием «особняк Ледбеттера». Двоюродная бабушка использовала его в качестве конторы, но дом был достаточно мил и опрятен, чтобы жить в нем. — Почему? — поинтересовалась она. — Земледелие - самая тяжелая и зачастую самая неблагодарная работа в мире, когда приложенные тобой усилия не окупаются. Что ты нашла такого привлекательного в том, что твои руки и одежда постоянно перепачканы грязью?
Рэйчел вспомнила Билли Сетона с соседней улицы, который, как все говорили, родился с бейсбольной перчаткой на руке. Так что вряд ли стоило удивляться тому, что он стал играть за команду «Нью-Йорк янкиз», чем страшно гордились обитатели Кермита.
«Рожден для игры», — говорили про него, и похожее чувство сама она испытывала к земледелию. Рэйчел не могла представить себе, что у нее не было бы сада. Не существовало на земле другого места, в котором она чувствовала бы себя такой счастливой. И она ничуть не возражала против того, чтобы запачкать руки и одежду. Ей нравилосьощущать плодородную влажную землю, видеть небо над головой, чувствовать, как свежий ветер перебирает ее волосы, но больше всего на свете она обожала вид зеленых ростков, пробивающихся к солнцу. С этим чувством не могло сравниться ничто. Даже магия рождественского утра.
— Знаете, тетя Мэри, полагаю, я рождена быть фермером.
На изящно очерченных губах тетки заиграла легкая улыбка.
— Вот как?
Когда приехал отец, Рэйчел заявила ему:
— Все было просто замечательно, папочка, — и с надеждой взглянула на двоюродную бабку. — До следующего лета, тетя Мэри? До августа - и до сбора урожая?
Мэри рассмеялась, обменявшись взглядами с Уильямом.
— До августа, — согласилась она.
Глава 51В последующие годы Рэйчел услышала немало споров и ссор, вызванных ее ежегодными двухнедельными поездками в гости к тете Мэри.
— Уильям, нет, ты только прочти, что пишет твоя тетка! Какая же она эгоистка! Я и так почти не вижу дочь, а она имеет наглость требовать, чтобы мы отдали ей Рэйчел на все каникулы!
— Не на все каникулы, Элис. Только на один месяц. Август. Тете Мэри уже почти семьдесят. Почему бы нам не сделать приятное пожилой женщине? Она же не будет жить вечно.
— Она проживет достаточно долго, чтобы украсть у меня мою девочку. Она вбивает между нами клин, Уильям. Мне уже надоело слушать: тетя Мэри то, тетя Мэри это. Таким восторженным тоном обо мне Рэйчел не говорила никогда.
Спрятавшись под окном, Рэйчел слушала и ежилась от укоров совести. Да, она действительно никогда не отзывалась о матери с таким восхищением. Она слышала боль в голосе Элис и клялась, что станет чаще выказывать матери свою любовь и уважение. Но, папочка, позволь мне приехать к тете Мэри и дяде Олли в августе!
Ссора закончилась компромиссом, оставив мать недовольно морщиться, когда семейный автомобиль увозил Рэйчел в Хоубаткер на целый месяц. Это было уже четырнадцатое лето Рэйчел. Соглашение, выдвинутое матерью, гласило, что нынешний август девочка проведет с «родственниками папочки», но на следующее лето они все вместе поедут куда-нибудь, где «не будет ни Хоубаткера, ни Сомерсета, ни тетки Мэри».
Во время своего четырнадцатого лета Рэйчел познакомилась с Маттом Уориком. Она часто слышала о внуке Перси Уорика, но он всегда гостил у своей бабки в Атланте, когда Рэйчел приезжала на две недели в Хоубаткер. Мать Матта умерла от рака, когда ему было четырнадцать, а отец погиб на войне. Рэйчел вспомнила, как пожалела мальчика, который стал сиротой, но сочла его счастливчиком, раз он может жить в Хоубаткере под присмотром такого чудесного пожилого джентльмена, как мистер Перси.
Ее отец говорил, что мистер Перси чудовищно богат. Матт изучал семейный бизнес, и наука эта давалась ему без труда - совсем как ей, подумала Рэйчел. Предполагалось, что он красив, обаятелен и одинок, и она очень хотела посмотреть, как такие качества могут сочетаться в одном человеке.
Они встретились на девятнадцатом дне рождения Матта. По такому случаю Рэйчел надела новое платье, которое безошибочно выбрал для нее дядя Олли. Оно было из белой ткани с фестонами на шее и по подолу и широким зеленым поясом. У Рэйчел еще никогда не было ничего подобного. Она чувствовала себя очень женственной и совсем взрослой в своих первых чулках, туфельках на высоком каблуке и со стильной прической, сделанной специально для вечеринки.
Тетя Мэри и дядя Олли ждали ее у подножия лестницы, когда она сошла вниз, и оба смотрели на нее с любовью и гордостью.
Рэйчел просияла в ответ, постаравшись отогнать от себя чувство вины при воспоминании об обидных словах матери: «Ты считаешь, что стала слишком хороша для нас, Рэйчел».
— Нет, мама, это не так!
