– До меня доносится пение птиц. Прислушайся. Они поют вклетке. Все наши соплеменники, кто были с ней знакомы, считают Клодиюбессердечной, но она такой не была. Просто она знала то, что я понял лишьспустя много десятилетий. Она владела тайнами, которые могут научить толькостраданиям...
Его голос оборвался на полуслове, он изящно высвободился измоих рук, прошел на середину комнаты и стал оглядываться, словно музыкадействительно звучала со всех сторон.
– Неужели ты не понимаешь, какое благо она сотворила? –прошептал он. – Музыка продолжает звучать, Дэвид, темп ее все ускоряется.Клодия, я слушаю тебя! – выкрикнул он в пространство и снова принялсяокидывать невидящим взглядом все предметы. – Клодия, очень скоро я буду стобой! – после паузы выкрикнул он вновь.
– Луи, – сказал я, – скоро утро. Идем со мной,пора.
Он стоял неподвижно, склонив голову и безвольно опустивруки. Вид у него был бесконечно печальный, словно после сокрушительногопоражения.
– Музыка прекратилась? – спросил я.
– Да, – прошептал он и медленно поднял на менярастерянный взгляд, но уже через секунду вновь овладел собой. – Две ночидела не решат, правда? И я смогу поблагодарить Меррик. Смогу передать ейпортрет – вдруг он понадобится Таламаске.
Луи показал на ближайший столик, низкий, овальный, стоявшийперед диваном.
Я увидел там раскрытый дагерротип. Портрет Клодии вывел меняиз себя, когда я встретился с ним взглядом. Мне хотелось захлопнуть маленькийфутляр. Впрочем, это не важно. Я знал, что никогда не допущу, чтобы портретоказался в руках служителей Таламаски. Я не мог позволить, чтобы такой важныйпредмет перешел к чародейкам, таким же всесильным, как Меррик. Я не могпозволить, чтобы Таламаска исследовала то, чему мы недавно стали свидетелями.
Но я ничего не сказал.
Что касается Луи, то он стоял, погрузившись в мечты, как ивсегда элегантный в своем блеклом черном одеянии. Кровавые слезы высохли,придав глазам поистине устрашающий вид. Он вновь уставился в никуда,отрешившись от моего горячего сочувствия, наотрез отказываясь от любогоутешения, которое я мог ему подарить.
– Завтра встретимся вновь, – сказал я.
Он кивнул.
– Птицы больше не поют, – прошептал он. – Я дажемысленно не могу воспроизвести звучавшую музыку.
Вид у него был безутешный.
Я в отчаянии прибегнул к последнему аргументу:
– Все неподвижно в том мире, который она описала. Подумай обэтом, Луи. Встретимся завтра после захода солнца.
– Да, мой друг, я ведь уже пообещал, – отрешеннопроизнес он и нахмурился, словно пытаясь что-то припомнить. – Я долженпоблагодарить Меррик и, конечно, тебя, мой друг, за то, что вы выполнили моюпросьбу.
Мы вместе покинули городской дом. Луи отправился туда, гдепроводил дневное время, но куда именно, я не знал.
У меня было больше времени, чем у него. Подобно Лестату,моему всесильному создателю, я не спешил укрыться в могиле при первом намеке нарассвет. Солнце должно было полностью подняться над горизонтом, чтобы менясковал наконец близкий к параличу сон вампира.
В моем распоряжении оставался еще час – или чутьбольше, – хотя на нескольких деревьях Садового квартала уже запелиутренние птицы, и, пока я добрел до городских окраин, небо успело сменитьгустой темно-синий цвет на бледно-фиолетовый, какой бывает в сумерках. Япомедлил немного, позволяя себе полюбоваться картиной, а потом вошел в пыльноездание и поднялся по ступеням.
Ничто не шевельнулось в старом монастыре, покинутом дажекрысами. От толстых кирпичных стен шел холод, хотя стояла весна. Мои шагигулким эхом разносились по всему зданию, но это меня ничуть не смущало. Я суважением относился к Лестату и старался возвестить о своем приходе, прежде чемпереступить порог его просторного аскетичного убежища.
Огромный двор был пуст. Птицы громко пели в густой листведеревьев на Наполеон-авеню. Я остановился на верхнем этаже, чтобы броситьвзгляд из окна, жалея о том, что не могу устроиться на день в высоких ветвяхближайшего дуба. Какая безумная мысль, но, возможно, где-то вдали от всей боли,которую мы здесь пережили, нашелся бы густой необитаемый лес, где я мог быпостроить темный и плотный кокон и спрятаться в него среди ветвей, каккакое-нибудь ядовитое насекомое, впадающее в спячку, перед тем как нести смертьсвоей добыче.
Я подумал о Меррик. Каков будет для нее грядущий день? Страхза нее терзал душу. Я презирал самого себя, но стремился к Меррик, какстремился к Луи. Они оба были мне нужны. Я понимал, что с моей стороны этоэгоизм, и все же, видимо, никакое создание не может жить в полном одиночестве,без поддержки друзей.
Наконец я оказался в просторной часовне с белыми стенами.Все витражные окна по требованию Лестата были затянуты черной тканью. Он не могбольше скрываться там, откуда виден восход солнца.
В часовне не было ни одной горевшей свечи.
Я нашел Лестата в том же состоянии: лежащим на левом боку соткрытыми глазами фиалкового цвета. Из черного проигрывателя, настроенного набеспрерывную работу, доносилась прелестная фортепьянная музыка.
Волосы и плечи Лестата покрывала пыль. Я пришел в ужас,увидев, что пыль припорошила даже лицо. А что, если я его потревожу, еслипопробую ее стереть? Я был растерян, душу сковала свинцовая печаль.
Я опустился на пол рядом с Лестатом – так, чтобы он мог менявидеть. Затем решительно выключил музыку и торопливо выложил ему все. Яволновался даже больше, чем предвидел.
Я рассказал обо всем: о своей любви к Меррик и о ееспособностях, о просьбе Луи и о фантоме, который явился перед нами, о том, чтоЛуи слышал музыку в исполнении Клодии, и о том, что он намерен покинуть насчерез несколько ночей.
– Что его может сейчас остановить, ума не приложу, –сетовал я. – Он не станет ждать, когда ты проснешься, мой дражайший друг.Ибо твердо решил уйти. Я не в силах заставить его изменить решение. Могу толькомолить, чтобы он подождал, пока ты проснешься, но, думаю, он меня не послушает– из страха, что его оставит решимость. Видишь ли, все дело в этом, в егорешимости. Он преисполнен желания покончить с жизнью. Впервые за много лет.
Я углубился в подробности. Рассказал, как Луи внимал музыке,которую я не слышал. Вновь описал колдовской сеанс. Возможно, во второй раз яупомянул о том, что упустил в первый.
– Неужели это и вправду была Клодия? – спросиля. – Кто сможет дать нам ответ? – Я наклонился и поцеловалЛестата. – Ты мне сейчас очень нужен. Очень, пусть даже только для того,чтобы с ним попрощаться.
