обнаружил, что деревца тсуги, корни которых цепляются подобным образом за старые бревна, также могут соединяться с близлежащими Материнскими деревьями и получать углерод из мощных крон, пока не начнут обеспечивать себя сами. Растительное сообщество в этом подлеске тоже восстанавливалось, хотя и небольшими участками, но уже присутствовала половина кустарников и трав старого леса. Большинство из них, подобно тсуге, предпочитают кислые среды и постепенно меняют почву, ускоряя круговорот питательных веществ. Эти обратные связи играют решающую роль в восстановлении деревьев. В шурфе я измерила глубину лесной подстилки – опад, ферментационный и гумусовый слой; она была примерно в два раза меньше, чем на соседних здоровых участках.
Когда я сняла подстилку, чтобы посмотреть на лежащую под ней минеральную почву, на моей руке оказалась бронзовая многоножка, крупная, как саламандра. Я вскрикнула, отбросив ее в перегной на бревне. Многоножка яростно извивалась так быстро, что земля кипела. Это был признак – потрясающий признак – лесная подстилка восстанавливается. Членистоногое скрылось из виду, чтобы продолжить свою дневную работу – поедать мелких насекомых, которые поедают еще более мелких; в этом процессе питания и испражнений шел круговорот питательных веществ – цепочка действий, помогающих деревьям расти. Мы с Ханной подкрепились печеньем с шоколадными крошками, а потом замерили и записали глубину и текстуру почвы, высоту и возраст деревьев, вид и покрытие растений, признаки птиц и животных.
Проехав пять километров в гору, мы осмотрели растения и почвы на осыпи из пустой породы. Уклон был настолько крутым, что для спуска рабочих натянули веревку. В центре откос оставался голым, разве что по обломкам камней ползли лишайники и кое-где росла трава. Проростки тсуги, нашедшие крупинки гумуса, из-за недостатка азота выглядели болезненно-бледными – хлоротическими[71], напомнив маленькие желтые ростки в горах Лиллуэт. Пока мы пробирались по крутой осыпи, Ханна не отставала. По мере приближения к границе леса тсуги, выросшие из семян с окрестных Материнских Деревьев, становились все крепче. На опушке, окутанной туманом, деревца были крупнее, листва – ярче, микоризы переплетались с минералами, создавая почву. Живые организмы – грибы и бактерии, растения и многоножки – с помощью Материнских Деревьев совместно трудились, залечивая раны этого величественного места, которое когда-то эксплуатировали люди.
– Помогло бы и привнесение почвы из старого леса, – заметила я, вспоминая, как бабушка Уинни создавала сад с помощью компоста, закапывая у малиновых стеблей внутренности рыбы, которую поймал дедушка Берт, так же, как индейцы хейлцук. Медведи и волки отдавали Прародительским кедрам кости лосося, завершая цикл. Клянусь, самые сладкие ягоды были именно там, где работала бабушка. Мне нравилось, что Ханна сопровождала меня, как я когда-то следовала за бабушкой по грядкам с кукурузой и картофелем.
– Здесь можно посадить березу и ольху, – сказала Ханна, предложив собрать семена с ольхи вдоль ручья и с берез вдоль старой шахтерской дороги.
– Хорошая идея, – поддержала я, – и не рядами, а группами.
Деревья должны находиться рядом друг с другом, укореняться в отзывчивой почве, объединяться, порождая экосистему, смешиваться с другими видами, соединяться в древесную сеть, потому что такая сложность придает лесу устойчивость.
Сейчас ученые склонны утверждать, что леса – это сложные адаптивные системы с множеством видов, они приспосабливаются и учатся, включают наследие прошлого, например старые деревья, хранилища семян и бревна, и эти части взаимодействуют в сложных динамических сетях, обладающих информационной обратной связью и самоорганизацией. В результате возникают свойства системы – иными словами, при объединении получается больше, нежели дает просто сумма частей. Экосистема дышит здоровьем, продуктивностью, красотой, духом. Чистый воздух, чистая вода, плодородная почва. Лес настроен на исцеление, и мы способны помочь, если последуем его примеру.
Мы добрались до холма пустой породы у верхнего входа. Взрывами была создана пещера, напоминающая шрам, высотой в несколько сотен метров и такой же ширины, кучи породы лежали на дне, как выступающие костяшки пальцев. Воздух был более разреженным, над гранитными башнями клубились облака, сыпал холодный дождь. Вокруг входного портала по-прежнему буйно росли тсуги с иголками, похожими на бархат; ветер потрепал ветви, а тонны снега искривили верхушки. Их корни выпячивались из-под лесной подстилки, как вены на руках старика, перерабатывая гранит в древесину, питая растения и животных.
Но у пещеры, где в породе сверкали металлы глубокого залегания, корни остановились. Как и рельсы, оборвавшиеся у нижнего входа, словно людей бросили в реку на верную смерть. Эти борозды оказались слишком глубокими для корней, обнажившаяся порода – слишком безжизненной для питания, вода – слишком кислой для питья. Эти раны было невозможно заштопать. Металлическая порода поблескивала под водой, просачивающейся из скал, и даже после столетия спокойствия на камнях по-прежнему отсутствовали лишайники и мхи. Я видела потрясение Ханны: земля иногда не может выдержать, не может оправиться после серьезной травмы. Есть предел той боли, которую она способна пережить. Связи глубоко разрушены, кровь слишком истощена – даже для великолепных, исцеляющих корней и упорства могущественного Материнского Дерева.
Мы спустились к самому нижнему входу. Разлом был меньше – здесь лес восстановится. Ханна пересчитала кольца на взятом керне древесины и записала: «Восемьдесят семь лет». Она вставила образец обратно в дерево, залепила рану смолой и похлопала по коре.
– Прелесть в том, – сказала я, – что при небольшом толчке, небольшой помощи этому месту растения и животные вернутся.
Они снова сделают лес целым, помогут ему восстановиться. Земля желала исцелить себя сама. «Как и мое тело», – подумала я, благодарная за то, что нахожусь здесь, продолжаю работу, учу дочь. Когда система достигает критической точки, когда принимаются и реализуются правильные решения, когда части и процессы снова соединяются, а почва восстанавливается, возрождение возможно – по крайней мере, в некоторых местах. Мы собрали снаряжение и пошли вниз по склону; почву все еще усеивали медно-зеленые пятна, сочащаяся вода все еще была немного кислой, однако все неспешно менялось.
Вокруг колыхались ковры из пышных проростков. Колонны более высоких тсуг маршировали вдоль повалившихся стволов, их главные побеги жадно искали солнце, а корни оплетали древесину.
– Мама, думаю, я хочу стать лесным экологом, – произнесла дочь, проводя руками по перистым иглам деревцев.
Я остановилась и оглянулась. В лучах заходящего солнца виднелся силуэт Материнского Дерева этой полосы саженцев; оно возвышалось над остальными и уходило корнями в вулканические породы, питавшие его. Дерево раскинуло шишковатые от векового снега ветви, словно руки, шрамы давно зажили, а кончики пальцев усеивали шишки. Я была спокойна, счастлива, но все же нуждалась в отдыхе.
Из школы в Виргинии мне прислали стихотворение под названием «Дерево-Мама», в котором
