создать нечто новое. Собирались уничтожить обветшалые истории.
– Ну да, собирались, – кивнул он, – и даже создали… Но, увы, замшелые истории чертовски живучи.
Дикая немота придавила ее ко дну медвежьей ямы. Успокаивало только дыхание Сакерсона.
– Да, Шэй, порой мне удавалась роль чертова чародея, – Бесподобный изящным жестом на мгновение прикрыл глаза. – Благодаря мне сцена превращалась в корабль. А Лондон превращался в Рим. Блэкфрайерс становился Вавилоном, – его голос звенел от возбуждения. – Я играл Клеопатру, Калигулу и Константина, – с каждым произнесенным им именем все эти персонажи на мгновение оживали на его лице, – однако все бесполезно.
Он вдруг сник в полнейшем изнеможении.
– Эвансу доставались деньги, а мне – цветы. Ты помнишь все эти цветы, Шэй? Охапки цветов. Их красота не могла соперничать с моей, и они увядали к закату, – он коснулся одной из прорезей туники, – трагедия юного актера. Но все-таки, да, все-таки… – он широко раскинул руки, – я создал Призрачный театр, да, я родился заново. Покорил души множества подмастерьев и проник в сновидения множества богатых девушек. Мои слова, подобно чуме, заразили целый город, а те замшелые истории не сгубили меня.
– А потом ты открыла рот, – он уже опять опустился в кресло, – даже понятия ни о чем не имея… Но ты запела в трансе, и монеты зафонтанировали. Птичий щебет. Увы, благодаря птичьему щебету я опустился на вторые роли. Шэй, ты хоть представляешь, как я старался сбежать? – он уставился на нее пустым взглядом. – Ты даже не представляешь, что я творил, какую кучу лжи наговорил, какие грехи пожирал, – он сплюнул, – все, над чем я работал всю свою жизнь, ты с легкостью, одним махом, вытащила из-за пазухи. Даже не зная, что там лежало.
Он обхватил ладонями щеки и вытянул нос, изображая ищейку.
– Воробей, Воробей, чертов Воробей! Ах, что за волшебная тайна. С ее сплющенными, как блины, сиськами и плоской, как сервировочная доска, задницей. Так мальчик она или девочка, человек или птица? Не пора ли, черт побери, воспользоваться мозгами. Прожила целых шестнадцать лет, ни разу в своей глупой жизни не приняв ни одного решения. Вот я и принял решение за тебя. Разве не каждый ребенок мечтает сбежать и присоединиться к цирку?
Слова. В данном случае вступить в ним в спор означало проиграть. Но ей не оставалось ничего другого.
– Ты продал меня. Продал меня, – она достала горсть монет и швырнула их в зал. Они упали с оглушительным стуком, – тебя самого продали в детстве, и ты продал меня. Ты воплотил в себе все то, что сам же ненавидишь.
Он покачал головой и шагнул на медвежью арену.
– Нет, Шэй, такие люди, как ты и я, уже родились проданными. Я лишь выбрал тебе покупателя.
Подойдя ближе, он протянул руку, и она невольно потянулась к нему. Поставив ее в танцевальную позицию, он начал нашептывать ритм:
– И раз, и два, и раз, и два…
Он хорошо танцевал, даже на смешанной с дерьмом соломе медвежьей ямы. Одна рука на ее талии, другая – в ее ладони.
– Тот первый день, когда я увидел тебя на крыше, он был как чудо. С каждым твоим прыжком я думал про себя, вот сейчас она взлетит, – поддерживая ее под мышки он приподнял ее, оторвав от земли, но немного, на пару дюймов, – я на самом деле думал, что это произойдет. Так ярко представлял твой полет. Твои преследователи с собаками все пялились в небеса, а ты исчезла среди бела дня, – он помедлил. – Но ты спускалась с небес, постоянно. Мы не в силах, Шэй, избавиться от наших ролей. Можем только играть их с некоторым блеском.
Шэй остановила танец.
– Ты любил меня? – вопрос вырвался у нее невольно, как вздох.
– Да, – он не задумался ни на миг. – Да-да. Сто раз да. Мне нравилась твоя колючая стрижка, и твое бормотание, и то, как ты кричала, когда я погружался в тебя, нравились твои шрамы и ссадины, и моряцкие рубашки, и твои пылкие, страстные ногти. Нравились наши сцепленные руки, твои ноги, летавшие над крышами, и то как ты брыкалась во сне, как ты ела и как спала…
Он выглядел тоскливым, как будто, говоря все это, совершал над собой насилие.
– Мне нравилась твоя доброта по отношению к девушкам у служебного входа, твои сбитые коленки и локти и твоя искренняя глупая радость при виде любой сороки или голубой сойки. И твои головокружительные прыжки, и твои птичьи песни и трансы, и твое пение, и твой смех, и твой страх перед сценой, и твои татуировки…
Словесный поток – как паводок. Как же много он видел и как много ей никогда не удавалось спрятать. Она чувствовала себя раздетой. Слова падали вокруг, словно они стояли на сцене. Но ей вдруг вспомнилась одна картина: как Трасселл рисовал ее.
– Это не я. Это просто то, что я делала. Ты любил не меня, а лишь мою роль.
Его глаза округлились и потемнели, но он улыбнулся в первый раз в тот день.
– Ладно, может, и так. Но, ах, Шэй, какая же была великолепная роль!
От главного входа донесся стук. Сакерсон дернул носом, и Шэй отошла, чтобы успокоить его.
– Должно быть, мои парни идут за медведем.
Дверь распахнулась, впустив сверкающий прямоугольник света и компанию поклонников Бесподобного. В основном уличных беспризорников в порванной военной форме, и у каждого на груди блестели жирные красные кресты. Небрежно намалеванные, как на чумных дверях. Они заполнили пространство болтовней, и пивным выхлопом, и звоном цепей. Глаза Шэй пощипывало от яркого света, пока парни спускались в яму, окружая ее и медведя. Они настороженно поглядывали на нее.
– Как там обстановочка? – Бесподобный оперся на палку и поковырял в зубах.
– Бурная. Все разбежались. Ни Стражей, ни домовладельцев, полная свобода. Люди Гилмора там ищут кого-то, – при этом парень искоса глянул на Шэй, – но они тихорятся. Их-то десяток, а нас тысячи, – он раскинул руки, – Саутуарк наш.
– Ты принес жратву для медведя?
– Конечно, – он открыл мешок, и воздух заполнился запахом вареного мяса. – Лебедятина. Оленина. Шикарные шматки.
Мощная спина Сакерсона шевельнулась, но он не проснулся, а лишь подергал носом, принюхиваясь.
– Сначала надень ошейник, потом накорми его.
У Шэй возникло ощущение, будто ее собираются посадить на цепь. Глухой стук замка и стонущий лязг металла отдались ломотой в ее зубах. Бесподобный оторвал лапку от лебединой тушки, а в ней поднялась волна тошноты.
Он заметил, как сжалась ее спина.
– Извини, мы не знали, что ты будешь здесь. Но
