стратегия, потому что жалоб на злоупотребления королевского правительства было множество, и самых разнообразных. Позднее Пим смог бы выбрать из них нужную ему, а какую-то оставить без внимания, в зависимости от того, как изменялось настроение в парламенте.
В Коротком парламенте критики короля приняли с полдюжины петиций с жалобами от графств. В первую неделю работы Долгого парламента уже поступило около двадцати петиций, большинство из них было от графств и городов, отдельные – от частных лиц, они были направлены против «корабельных денег», нововведений в области вероучения, приговоров Звездной палаты и монополий. Госпожа Бертон и госпожа Баствик подали петицию с просьбой об освобождении своих мужей, а Оливер Кромвель, депутат от Кембриджа, поднял вопрос о деле Лилберна. К составлению петиций призывали наиболее активные критики короля. Народ не был склонен выражать свои чувства в письменной форме, заявляя о себе в спорах в пивных, на церковных папертях и на рыночных площадях. Но именно в петициях в эту осень несчастливого и тревожного года нашли свое выражение мысли и чувства большого числа королевских подданных.
Пим с присущим ему мастерством вплел эти жалобы в ткань своей антиправительственной речи, произнесенной им в конце первой недели работы парламента. На основании их, сказал он, можно сделать следующие выводы. Было развернуто наступление на древние привилегии парламента, его работа зачастую прерывалась на длительное время, его члены подвергались аресту просто за то, что осмеливались высказывать свое мнение. Преследовалась истинная вера, предпочтение отдавалось тем клирикам, которые проповедовали о «дарованной Богом королю абсолютной власти, дававшей ему право поступать в отношении нас так, как он сочтет нужным». Свободу подданного ограничивали незаконные налоги, возрожденные устаревшие законы и преимущества, предоставляемые монополистам. Звездная палата, некогда дававшая защиту бедным от всякого рода притеснений, стала просто «инструментом защиты монополистов, скрывая всякие пагубные деяния под маской общественного блага». Королевским подданным также угрожало вторжение иностранных и ирландских войск. После этой глубокой и развернутой критической оценки существующего положения он потребовал признать за парламентом право и обязанность «заявлять о необходимости рассматривать дело только по закону в сомнительных обстоятельствах и обязательно применять закон там, где дело не вызывает сомнений».
10 ноября Джордж Дигби, представляя жалобы жителей Дорсета, показал себя оратором, умевшим убеждать и очаровывать своих слушателей. Он был старшим сыном графа Бристольского и зятем графа Бедфорда и принадлежал к партии недовольных аристократов, которые сторонились королевского двора. Он был талантливым и привлекательным молодым человеком, хотя дилетантом в науке, и хотел сделать карьеру при дворе, но после крупной ссоры получил выговор от короля и, удрученный, покинул его. Этот новый рекрут в войске Пима сделал себе известность своим предложением – подготовить документ под названием Ремонстрация, направленный против министров, ответственных за королевскую политику. Идея была хорошо воспринята, и сразу же был назначен комитет для сбора необходимого материала.
Другие выступавшие в этот и следующий день подхватили тему о жалобах, прозвучавшую в речи Пима, и дополнили ее новыми фактами. Сэр Джон Коулпепер представил петицию от Кента; раскритиковал «корабельные деньги», монополии и дорогие расходы на рекрутов. Сэр Эдуард Деринг, ученый и исследователь, который также представлял графство Кент, был уязвлен отказом Лода на его ходатайство об одном священнике-пуританине. Он первый назвал Лода по имени, обвинив, что «он – источник всех наших бед». Раздалось несколько голосов в защиту королевского правительства, и тут слово взял Уильям Уиддерингтон, в недавнем прошлом шериф Нортумберленда, а теперь его представитель в парламенте. Когда он, как лояльный житель пограничья, высказался о вторгшихся шотландцах как о мятежниках, Дензил Хоулс, вспыльчивый представитель от Дорчестера, заставил его взять оскорбительные слова обратно.
В среду, 11 ноября, внимание палаты общин поделилось между вопросом о нарушениях закона со стороны монополий и подозрительным поведением секретаря Уиндебэнка. Он с презрением выгнал истеричку миссис Хасси, когда она посетила его этим летом и поведала фантастическую историю о 7 тысячах ирландских папистов, которые скрывались в окрестностях Лондона и только ждали подходящего момента перерезать всем добрым протестантам глотки. Все оживленно обсуждали это потешное дело, когда часов в одиннадцать сэр Джон Клотворти, депутат от Молдона, действовавший, как предполагали, по подсказке Пима, выступил со страстной, но бессвязной речью против Страффорда. Это было преддверием хорошо спланированной атаки, начать которую Пим намеревался, когда ей придет время.
Его решение было продиктовано, вероятно, известием, которое он только что получил. Страффорд, прибыв в Лондон накануне, немедленно явился в палату лордов, чтобы сразу принять участие в ее работе. Пим слишком высоко ценил способности своего противника, чтобы подарить ему хотя бы день для обдумывания контрудара. Как только он узнал, что Страффорд уже в Вестминстере, то не мог дольше медлить. У него уже, конечно, был готов в общих чертах черновик обвинения, и, учитывая, что антипатия к Страффорду была невероятно велика, ему было достаточно выдвинуть веский предлог для его обвинения, как он получил бы всеобщую поддержку всех членов парламента. Джордж Дигби в приступе красноречия осудил Страффорда, которого он едва знал, как «большого врага общественного блага». И только лорд Фолкленд, который сидел рядом со своим другом Эдуардом Хайдом и был депутатом от Ньюпорта на острове Уайт, подал голос и предупредил парламент об опасности слишком быстрого рассмотрения дела без надлежащих доказательств. Опасность затягивания расследования была, по мнению Пима, гораздо большей. К концу длительной утренней сессии парламента он смог передать обвинительное заключение в палату лордов.
Страффорд уже отсутствовал. Зная, что затевалось в палате общин и о чем его уже, вероятно, предупредили, он отбыл в Уайтхолл для консультаций с королем. Было ли принято какое-либо решение в результате этой встречи, остается неизвестным. Но Страффорд просчитался относительно скорости действий Пима и ошибся в выборе времени для своего возвращения. Когда он подошел к дверям палаты лордов, Пим совместно с делегацией палаты общин уже передал им обвинительный акт. Страффорд был вынужден уйти, но во второй половине дня он уже оказался в почетном заключении в резиденции Максвелла, пристава черного жезла. Он принял все это с выражением надменного безразличия, а некоторые знавшие его пэры открыто радовались его поражению. Могущественный владыка наконец-то пал.
Вернувшись в палату общин, Пим, продолжив вести наступление по всем фронтам, переключил внимание своих коллег на предосудительное поведение секретаря Уиндебэнка, и они начали обсуждать эту благодатную тему, когда гонец из палаты лордов проинформировал их, что граф Страффорд заключен под стражу. Члены палаты общин поблагодарили его за эту весть.
В течение следующих недель специально назначенный для рассмотрения обвинений, выдвинутых против Страффорда, комитет напряженно работал, допрашивал свидетелей
