он никак не мог узнать, кто из нас кто, потому, как говорит народная пословица, «ночью все кошки серы».
Покуда жили мы у Лох Ломина, он с обоими нашими сквайрами поехал на три или четыре дня к диким горным людям. Живут эти дикари в пещерах, среди скал, пожирают малых детей, говорят, как в Вэлсе, только слова у них другие. Наши леди не хотели разлучаться с мистером Клинкером, потому как он такой храбрый и набожный и не боится ни людей, ни чертей, коли только не захватят его врасплох. Правда, один разок он так перепужался привидения, что чуть было не сомлел. Уверял он нас, что привиделся ему старый абмирал, но от абмирала у него волосы не поднялись бы дыбом, да и не мог он зубами щелкать. А мистер Клинкер говорил это, потому боялся, чтобы наши леди не испужались.
Мисс Лидди отощала и совсем было зачахла; боюсь я, что сердечко у нее слишком уж нежное, но козье молоко опять поставило ее на ноги. Вы видь знаете, что для валлийской женщины козье молоко все равно, что материнское. А хозяйка, господь с ней, никакой хвори не знает. Желудок у ней хороший, и она набирается жиру и благочестия. А все ж, мне кажется, зараза может пристать к ней, как и к другим людям, и не станет она тужить, если ее будут называть не миссис, а леди, только бы сэр Джордж надумался попросить ее об этом. Но про себя скажу: что бы я там ни видела и слышала, но, милая Молли, ни словечка не сорвется с губ
вашей любящей подруги Уин Дженкинс.
Глазка, 7 сентября
Поклонитесь от меня, как всегда, Сауле. Мы теперь едем домой, хоть и не ближней дорогой. Верно, котенок к моему приезду будет ростом с медвежонка.
Сэру Уоткину Филипсу, баронету, Оксфорд, колледж Иисуса
Дорогой баронет!
Снова вступил я на английскую землю, которая нравится мне не меньше прежнего после полуторамесячных скитаний в лесах и горах Шотландии – не в обиду будь сказано стране, где, как говорится, овсяные лепешки растут на соломе!
Никогда не случалось мне видеть дядюшку таким здоровым и бодрым, каков он теперь. Лидди совсем оправилась, и у мисс Табиты нет причин жаловаться. Однако ж я думаю, что вплоть до вчерашнего дня она не прочь была послать к черту всех шотландцев, как бесчувственных тварей, пред которыми она тщетно выставляла напоказ свои прелести. Всюду, где мы останавливались, выходила она на арену и размахивала своим заржавевшим оружием, но ни единой победы не одержала. Одной из последних ее попыток было покушение на сердце сэра Джорджа Колхуна, с которым она сражалась неоднократно, пуская в ход различное оружье. Она бывала то степенна, то весела, читала поучения и толковала о методизме, смеялась, резвилась, плясала, пела, вздыхала, строила глазки, шепелявила и лебезила, но это было все равно что проповедовать в пустыне. Баронет, как человек благовоспитанный, простирал свою учтивость лишь настолько, насколько она, по совести, могла ожидать, а если дать веру злым языкам, то и несколько дальше; но он слишком искушен как в любовных, так и в военных делах, чтобы попасть в засаду, которую она могла ему устроить.
Когда мы с ним отлучились в горы, она принялась осаждать лэрда Ладришмора и даже назначила ему свидание в лесу Дромскайлох. Однако лэрд столь рачительно заботился о своей репутации, что пришел в сопровождении приходского священника, и ничего между ними не было, кроме духовного общения. После всех этих неудач тетушка наша вдруг вспомнила о лейтенанте Лисмахаго, о котором она со дня нашего прибытия в Эдинбург как будто и думать позабыла; но теперь она выражает надежду увидеться с ним, согласно его обещанию, в Дамфрисе.
Из Глазго мы отправились в Ланарк, город в графстве Клайдсдел, близ которого великолепным и грозным водопадом низвергается с крутой скалы река Клайд. На следующий день принуждены мы были остановиться в маленьком городке, покуда не починят нашу карету, поломавшуюся в дороге, и здесь мы были свидетелями происшествия, глубоко растрогавшего доброе сердце мистера Брамбла.
В то время как мы стояли у окна гостиницы, находящейся против городской тюрьмы, подъехал верхом человек в пристойной, но небогатой одежде, – в синем кафтане, с подстриженными волосами, без парика, в шляпе с золотым галуном. Сойдя с лошади и передав ее хозяину гостиницы, он подошел к какому-то старику, мостившему улицу, и обратился к нему с такими словами:
– Тяжелая это работа для такого старого человека, как вы. – Он взял у него из рук колотушку и попробовал бить по мостовой. После нескольких ударов он спросил:
– Разве нет у вас сына, который избавил бы вас от такого труда?
– Есть, ваша честь, – отвечал старик, – есть у меня трое славных ребят, но нет их теперь при мне.
– Что это вы меня величаете! – воскликнул незнакомец. – Скорее мне подобает почтить ваши седины! Где же эти сыновья, о которых вы говорите?
Престарелый мостильщик ответил, что старший его сын служит офицером в Ост-Индии, а младший недавно завербовался в солдаты и надеется преуспеть в жизни по примеру своего брата. Когда же джентльмен пожелал узнать, что сталось со средним сыном, мостильщик утер слезы и признался, что тот принял на себя долги старика отца, за которые и сидит теперь вон в этой тюрьме.
Путешественник устремился было к тюрьме, но, сделав три шага, обернулся и спросил:
– Скажите мне, неужели этот бессердечный капитан ничего не прислал, чтобы помочь вам в беде?
– Не называйте его бессердечным, – возразил старик. – Да благословит его бог! Он прислал мне много денег, но я плохо распорядился ими: поручился за одного джентльмена, своего хозяина, и лишился их, да к тому же отобрали у меня и все мое имущество.
В эту минуту какой-то молодой человек, просунув голову между железными прутьями тюремного оконца, закричал:
– Отец! Отец! Если мой брат Уильям еще жив, так это он!
– Да, да! – воскликнул путешественник, сжимая в объятиях старика и проливая ручьи слез. – Я точно ваш сын Уили!
Не успел потрясенный отец ответить на его ласки, как из двери бедного домишка выбежала скромная старушка, восклицая:
– Где мой мальчик? Где мой дорогой Уили? – Увидав ее, капитан оставил отца и бросился в ее объятия. Уверяю вас, что дядюшка мой, который видел и слышал все происходящее, был взволнован не меньше, чем сами участники этого трогательного свидания. Он всхлипывал, плакал, хлопал в ладоши, кричал от радости и наконец выбежал на
