с обочины тяжело поднялась и, лениво взмахивая крыльями, полетела куда-то на юго-восток вспугнутая приближением машины ворона. Колеса с характерным звуком ударились о сглаженный асфальтом выступ бетонной плиты мостового перекрытия; полковник потянулся за сигаретами, и в это мгновение со стороны правого переднего колеса послышался громкий, похожий на выстрел хлопок.
Машину стремительно и неудержимо повело вправо. Скорость была чересчур велика, все происходило слишком быстро; Томилин резко вывернул руль, взбесившийся внедорожник опасно занесло, он с силой ударился правым задним колесом об ограждавший пешеходную дорожку высокий бордюр, тяжело подпрыгнул, на лету переворачиваясь на бок, с грохотом и лязгом рухнул на пешеходную дорожку, проломил крышей бетонные перила и на мгновение замер в шатком равновесии над закованной в ледяную броню водой. Потом раздался протяжный скрежет, и машина медленно, будто нехотя, кувыркнулась с моста. Послышался новый удар, ветровое стекло разлетелось вдребезги и хлынуло в салон каскадом мелких, похожих на ледяную крошку призм. Лед треснул и проломился, серые льдины раздались в стороны, становясь на ребро под тяжестью медленно погружающейся в полынью машины. Темная зеленовато-коричневая вода бурно вскипела, выплескиваясь на лед под напором вытесняемого из салона воздуха. Касаясь раскаленного металла двигателя и выхлопной трубы, она злобно шипела, превращаясь в пахнущий железом, бензином и маслом пар.
По мосту проскочила машина. Она двигалась со стороны Москвы; водитель увидел проломленные перила на противоположной стороне моста, но того, что происходило внизу, он увидеть не мог – да и, положа руку на сердце, не особенно хотел.
Над окутанной паром черной поверхностью полыньи в последний раз мелькнули лениво вращающиеся колеса со светлыми крапинками стальных шипов. Потом беспокойная вода сомкнулась над тонущей машиной, из глубины вырвалось еще несколько крупных пузырей, и вода начала успокаиваться. Прошло не меньше десяти долгих секунд, прежде чем она снова расступилась, и на поверхность, расталкивая обломки льдин и со свистом втягивая воздух широко разинутым ртом, вынырнул полковник Томилин.
Кашляя и отплевываясь, он с трудом подплыл к краю полыньи и вцепился в него коченеющими пальцами. Становилось все темнее, мороз усиливался; вокруг не было ни души, и разнесшийся над замерзшей равниной хриплый крик о помощи прозвучал ненужно и жалко, как карканье замерзающей на лету вороны. Скрипя зубами от натуги, Александр Борисович попытался подтянуться и втащить себя на лед. Руки соскользнули с гладкой ледяной поверхности, намокшая, ставшая тяжелой, как свинцовый панцирь, одежда потянула назад; полковник с плеском погрузился в воду и ушел в нее с головой.
Когда он снова вынырнул, на краю полыньи кто-то стоял.
– Помоги… те… – выплюнув воду, с трудом прохрипел он.
Ему протянули какой-то темный продолговатый предмет, и Томилин вцепился в него обеими руками. Вместо ожидаемого дерева пальцы ощутили стылый металл, и до Александра Борисовича дошло, что он держится за удлиненный толстым глушителем вороненый ствол автоматической винтовки. Выше блестела, отливая красным, широкая линза мощного телескопического прицела, а еще выше, недосягаемое, как луна, маячило расплывчатое пятно человеческого лица.
– Тяни! – взмолился Томилин. Страшная догадка была тут как тут, но он все еще пытался игнорировать очевидное, уверяя себя, что на него набрел случайно оказавшийся поблизости охотник.
– Кто еще, кроме тебя, знает все о взрыве в Домодедово? – спросил человек с винтовкой.
Томилин заскрипел зубами в бессильной ярости. Он еще ни разу не встречался с Якушевым лицом к лицу, но так часто слышал его записанный аппаратурой прослушивания голос, что просто не мог ошибиться.
– Сука! – плачущим голосом выкрикнул он.
– Не сомневаюсь, – прозвучало в ответ. – Но это эпитет, а мне нужна более конкретная информация: имена, фамилии, звания, должности…
– Хрен те…
Якушев наклонился вперед, до отказа вытянув руку, и цепляющийся за скользкое железо винтовочного ствола полковник с бульканьем ушел под воду. Когда Спец снова выпрямился, позволив Томилину глотнуть воздуха, у того уже пропала охота демонстрировать свои познания в области ненормативной лексики.
– Будь человеком, – едва выговорил он коченеющими губами.
– Так я же и пытаюсь, – ответил Спец. – Говорить будешь, или макнуть тебя еще разок?
– Асташов из министерства… транспорта… – Томилин закашлялся. – Мой шеф с Лубянки, генерал Бочкарев…
– Это все?
– Я же не детский… утренник организовывал, – прокашлял полковник. – Не в собесе… служим! Больше никто, клянусь. Да тяни же!..
– Уже тяну, – ответил Якушев и потянул спусковой крючок.
За плеском воды и издаваемыми Томилиным звуками негромкий хлопок выстрела был практически не слышен. Стреляная гильза с коротким шипением упала в воду и, булькнув, ушла на дно. Полковник Томилин разжал пальцы, выпустив ствол винтовки, и опрокинулся на спину, глядя в низкое темное небо мгновенно остекленевшими глазами. Течение мягко подхватило тело, плавно закружило, ударило о край полыньи и утащило под лед. По мосту, озарив прибрежные кусты ныряющим, призрачным светом фар, пронеслась еще одна машина. Когда шорох шин по асфальту и низкий гул двигателя стихли в отдалении, на краю полыньи уже никого не было. Лишь в черной воде, покачиваясь и сталкиваясь друг с другом, плавали серые льдины, да темнела, отчетливо выделяясь на фоне белого снега, уходящая к берегу цепочка следов.
* * *
Таковы были события, финальным аккордом которых стала нелепая смерть от шальной пули без пяти минут заместителя министра Игоря Геннадьевича Асташова. По крайней мере, генерал-майору ФСБ Андрею Васильевичу Бочкареву очень хотелось, чтобы этот аккорд был финальным. У человека, который, приваленный ветками и присыпанный толстым слоем наметенного недавней вьюгой снега, лежал посреди чистого поля в полутора километрах от места трагедии, на этот счет имелось собственное мнение, но генерала Бочкарева оно вряд ли интересовало.
Немного поостыв и посоветовавшись с Магомедом Расуловым, Юрий Якушев решил оставить все, как есть. Роль самозваного вершителя справедливости его нисколько не прельщала: серийный убийца, что бы он о себе ни воображал, остается серийным убийцей, и век его, как правило, недолог. Кроме того, рано или поздно такой мститель-одиночка либо начинает ошибаться, шлепая направо и налево ни в чем не повинных людей, либо просто слетает с катушек и начинает видеть заслуживающую смертной казни вину там, где ее нет и в помине. Еще какое-то время он барахтается в озере собственноручно пролитой крови; убийство из средства восстановления справедливости постепенно превращается в самоцель, а мститель – в бешеного пса, которого рано или поздно пристреливают – вот именно,
