не дотронется до моих вещей! Никто! — продолжал выкрикивать я, пока меня не вышвырнули на улицу.
— Вам повезло. Я мог бы застрелить вас только за это, — сказал полицейский.
— Убирайся, ты — нацистская собака!
— У меня приказ — заставить вас страдать.
И еще раз в лицо мне ударили прикладом автомата. Страшная боль и тьма поглотили меня.
Когда я пришел в себя, были уже сумерки. Я лежал в кровати в Пекинском народном госпитале. Я чувствовал тупую боль в голове, мой лоб был забинтован. Рядом с озабоченным видом сидела Лена.
— Лена, — слабым голосом произнес я.
Она потерла бровь:
— С нами все кончено.
— Нет, не кончено.
— Они заморозили все наши банковские счета.
— Мы получим их назад.
Она кивнула, посмотрела через плечо и прошептала:
— В тот момент, когда они вторглись в наш офис, я позвонила вашему отцу в Фуцзянь, чтобы предупредить его.
Я пожал ей руку.
— Извините, — сказала нянечка. — Вас здесь хотят видеть.
Это была Суми. Она стояла у двери и выглядела изможденной и озабоченной.
— Я все видела в новостях по центральному правительственному каналу, Тан, — пробормотала она, торопливо подходя к моей кровати.
Лена простилась со мной и ушла, кивнув на Суми.
— Почему ты здесь? — спросил я Суми.
Суми опустилась на колени рядом со мной и прижалась своей щекой к моей.
— Чтобы быть с тобой.
— Если бы я знал, что ты из-за этого вернешься ко мне, я бы сам нанес себе ранения намного раньше.
— О, дорогой мой, как я люблю тебя!
Мы поцеловались так, как всегда это делали, потом Суми отстранилась и объявила:
— Я знаю, кто виноват в этом. Я исправлю содеянное. Я сочиняла эту статью с того самого момента, как увидела новости по телевизору: «Упоение властью над людьми».
— Нет, ты должна остаться в стороне от этого. Политические амбиции Шенто поглотят тебя целиком.
— Сумасшедший должен быть остановлен. Он арестовал Фей-Фея, опечатал твой офис и избил тебя. Что будет дальше? Я не могу позволить ему сделать это со мной, с тобой, с людьми. Я больше не могу молчать!
— Ты рискуешь своей жизнью, Суми!
— Мне так не кажется. Ты, Фей-Фей, мои читатели, миллионы людей сделали меня тем, что я есть сейчас. Я — их голос. Я не могу молчать.
— Ты говоришь, как Лу Ксун, — заметил я, вспомнив о писателе, который жил на рубеже веков и прославился своей борьбой против социальной несправедливости.
— «Я прикрываю глаза и холодно взираю на дела элиты», — процитировала Суми.
— «Я поднимаю голову вверх, желая проложить межу, как это делает бык для простых людей», — продолжил я.
— Значит, ты — за меня? — спросила Суми.
— Я с тобой, как всегда. — Я сел, испытывая боль в виске. — Я напечатаю твою статью в виде памфлета и разнесу по всему городу, по всей стране. Иди домой и напиши ее. Наши печатные станки недолго еще будут работать.
— Если сегодня я вернусь домой, то, может быть, больше никогда не увижу тебя. Я останусь и напишу ее здесь и сейчас, пока еще не слишком поздно.
Под слабой лампочкой Суми наклонилась над своим импровизированным столом — подушкой, положенной на стеклянную тумбочку. Она опустила голову, забыв о времени и пространстве, ее правая рука непрерывно водила по бумаге, мысли обгоняли ее. Она спешила записать чернилами то, что складывалось у нее в голове. Наклонив голову, пыталась передать мысль поточнее. Суми хмурилась, вскрикивала, затем глубоко вздыхала и продолжала писать. Из-под ее руки на листе бумаги рождалась поэзия и магия.
— Вот моя история. Вот моя сказка, — сказала Суми. Она передала мне страницы и уткнулась лицом в мое плечо.
ГЛАВА 49
Я был в восторге от улова одного дня. Мои люди поместили Фей-Фея в одну из самых печально известных и отвратительных тюрем Пекина, избили Тана и опечатали маленькую империю моего сводного братца. Мои работники тщательно копались во всех документах холдинга, а «Молодые генералы» в Фуцзяни, действуя по моему приказу, занимались документами двух других организаций — Корпорацией армии ветеранов и Банком побережья. Там не должно было быть арестов. Так я велел. Это было некоторым снисхождением: немного благотворительности, немного благородства, немного терпения. Все это приведет меня к очевидному успеху, я сумею поймать большую рыбу — этого дьявола — моего отца.
Мое сообщение главе государства в полночь было простым и точным. Хэн Ту кивал мне в знак одобрения, но он не стал завершать наше общение обычными словами: «Теперь пора вздремнуть». Вместо этого он предостерег меня:
— Чтобы справиться с сорняком, надо выдернуть его корни. Я не хочу видеть, как мои враги вновь с высокомерием смотрят на меня, пока я еще жив. — Он выкатил свое кресло на свое место, где любил вздремнуть днем на солнышке.
В моем кабинете работала горничная, молоденькая девушка с лицом цвета тонкого фарфора. Она принесла мне чашку редкого сорта чая, чтобы я мог отпраздновать свой успех. Его вкус был тонким и похожим на арбуз, он напомнил мне об одном туманном осеннем дне. Но мне не удалось предаться воспоминаниям, момент тишины был прерван телефонным звонком. То, что я услышал, заставило меня отставить в сторону старинный чайный сервиз прямо на подносе.
— Немедленно вызовите Хито Лина, это все, что я смог сказать своему секретарю.
Хито тут же материализовался передо мной.
— Подготовьте ордер на арест Суми Во и привезите ее сюда, — приказал я.
— На каком основании? — спросил Хито.
— Вы — юрист. Идите и поставьте закон себе на службу, как сочтете удобным. Я хочу получить ее, прежде чем она сбежит. Сейчас она находится в Народном госпитале Пекина, наша медсестра, работающая там, проинформировала нас об этом. Поднимите ваших людей. Я поеду с вами.
— Да, полковник.
— Еще один вопрос. Где издательство «Blue Sea» печатает свои книги?
— В своей типографии на Западной горе.
— Хороший мальчик. Едем немедленно.
ГЛАВА 50
К тому времени, когда я покинула Народный госпиталь Пекина, наступила ночь, на город опустилась темнота, мокрый мелкий снежок, сыплющийся с неба, затянул его серой мглой. Скользя по улицам, разбрызгивая мокрую грязь и утопая в жиже, шагали тысячи усталых людей, с трудом пытаясь различить направление.
Я обняла себя за плечи руками, потуже затянула красный шарф вокруг горла, который пытался улететь вслед за ветром. Я устала, злилась и чувствовала себя обиженной. От холодного пронизывающего ветра мои глаза слезились, я пыталась
