угрюмой и несчастной. Мы пробыли там всего несколько дней и едва успели осмотреться, но она не стала показывать мне свои любимые места. На нее навалилась хандра. Теперь я понимаю, это был первый звоночек предстоящих бед.
Мы уехали и никогда больше не вспоминали эту поездку, хотя, по-моему, она часто думала об этом. Все это было задолго до того, как я начал подозревать, что наша поездка оказалась не просто коротким отпуском, испорченным неприятными воспоминаниями.
Ари вспомнила историю, рассказанную матерью — ей казалось, что все это было много лет назад, хотя прошел всего один день с тех пор, как она сидела, словно в трансе, впитывая каждое слово.
— Она никогда не рассказывала тебе о Похитителе снов? — Ари пытливо взглянула на отца. Он ответил странным взглядом.
— Что ты знаешь об этом?
Ари описала свой визит в лечебницу со Спенсом и Аджани и то, как ее мать пришла в себя и описала случай в холмах. Ари пересказала отцу эту историю слово в слово так, как рассказала ее мать. Отец слушал очень внимательно.
— А знаешь, — проговорил он, когда она закончила рассказ, — я никогда не слышал полную историю. Но я собирал ее по кусочкам на протяжении многих лет — по мелочам, по ее обмолвкам. Не то чтобы она действительно пыталась это скрыть; просто постаралась забыть. Но иногда воспоминания прорывались, ее подсознание требовало поделиться с кем-нибудь. Сейчас, из твоего рассказа, у меня сложилась почти полная картина.
Он повернулся к далеким горам, вздымающим к небу могучие плечи. Неожиданно Ари заметила, что глаза отца наполнились слезами. Ари взяла его руку и сильно сжала. Он задумчиво поцеловал ее ладонь. Когда он снова заговорил, в голосе звучала печаль.
— Все эти годы я надеялся, что это ее фантазии. И никогда даже не помышлял, что это может оказаться правдой. Со мной соглашались лучшие врачи мира, они назначали лечение, прописывали лекарства, от которых становилось только хуже. Она кричала по ночам, кричала от ужаса… а оказывается, все это было реально, Ари. И это сводило ее с ума.
Со стороны гор долетел порыв холодного ветра. Ари обхватила себя руками за плечи и ушла с балкона.
Да, это было реально. Даже слишком. И вот теперь стародавняя история привела ее в это Богом забытое место, привела как пленницу. Сможет ли она выдержать? Она думала о той сбежавшей девочке, но мысли о ней приносили боль, она все длилась и длилась, пока не осталось ничего, кроме образа красивой несчастной женщины.
— Папа, мне страшно, — дрожа, произнесла Ари.
Он крепко обнял дочь.
— Знаю, дорогая. Знаю.
— И что же нам теперь делать?
— У нас не так много возможностей сделать хоть что-нибудь. Но молиться мы можем.
— Я и так все время молюсь, папа. И ты помолись за нас сейчас — и за Спенса тоже. Я думаю, он нуждаться в помощи больше, чем мы.
Глава 8
Спенсер держал в руке маленький факел. Пламя трепетало на мягком ночном ветерке. Он поднес факел из мягкой коры, смоченной воском, к лицу и почувствовал тепло живого огня.
Факел давал резко ограниченный небольшой круг света; за его пределами стеной стояла непроглядная ночь. Не было в вышине ни единой звезды, луны словно и не существовало никогда — сплошная непроглядная ночь. Только его слабенький факел сдерживал ее натиск, и то, что такой маленький свет защищал от тьмы, казалось чудом.
Никогда раньше Спенсу не приходилось задумываться о чуде света. И вот сейчас он дивился тому, как оно свершалось на его глазах. Даже слабенький источник света оказался сильнее могучих сил ночи. Наверное, так и должно быть.
Порыв ветра наотмашь хлестнул пламя факела. Спенс вскинул руку, чтобы оградить огонек, но поздно. Факел погас. Тьма нахлынула со всех сторон, стремясь поглотить его, словно какой-то огромный хищник. Спенсу казалось, что он слышит его торжествующий рев в предвкушении близкой победы. В самом деле, что стоило такому громадному зверю сокрушить маленького беззащитного Спенса? Он уже чувствовал удушающую черноту, стиснувшую его словно в железном кулаке.
Некий чужой разум, контролировавший тьму, сам бывший ее душой и сердцем, тянулся к нему и вот-вот готов был схватить. Спенс отшатнулся от смертельно опасного прикосновения, словно от скользкой рептилии, но успел оценить мощь хаоса, стоящего за ним. Что он перед ним? Ничтожество. А что надо этому зловещему исполину? Убить. И не только его, Спенса, но вообще всех, в ком еще остается хоть малейший проблеск света.
Спенс невольно издал мучительный крик, полный безысходности. В этом крике слились все несправедливости, испытанные им в жизни, разочарование и безнадежность — сумма всех его самых глубоких страхов и неудач.
Крик истаял во тьме, наползавшей на него, проникавшей в него, становящейся его частью, все растущей и растущей. Но отдаленным уголком сознания, еще свободным от тьмы, Спенс понимал, что и отчаяние, и ненависть, и все другие черные безымянные страхи порождены не им, хотя он и держал их в самой глубине своего существа; нет, они принадлежали все той же тьме, были ее частью, рождены ей. Они долго стремились выйти наружу, чтобы погасить его искру, частичку света, принадлежавшую ему и только ему.
И вот они готовы вырваться, усилить тьму, породившую их. Наверное, это конец; они победят.
Сопротивление Спенса ослабевало, вытекало из него, словно вода из треснувшего кувшина. Тьма одолеет, и тогда наступит чудовищное безумие, самое полное, какое только можно представить. Погаснуть, как его несчастный факел, казалось ему последней, несправедливостью. Зачем бороться? За что? За обладание крошечным отблеском света, о котором он никогда не просил и которого не искал?
Откуда-то из самой глубины его существа вырвался еще один крик: «Нет!» Что-то в нем бросало вызов подступающему концу. Но крик замер во тьме.
А затем пришел звук, пронзивший его ледяным кинжалом — смех! Жестокий смех, исходящий из самого сердца тьмы.
Этот дерзкий смех раздавил его. Спенс понял, что его последние мысли будут о бессмысленно растраченной жизни.
— Господи! — Спенс заплакал. — Спаси меня!
Дрожь пробежала по всему существу тьмы, как будто ей нанесли неожиданную рану. А затем единственный луч света, тоньше волоса, прорезал тьму и замерцал перед ним. Спенс протянул руку к свету и почувствовал, как внутри него рождается музыка. Свет был живым, в нем было столько жизни, сколько не было смерти во
