чтобы калиф произвёл строгое расследование.
— Надеюсь, Калум-бек, — сказал Гарун, — что ты, как полагается, заявил о воровстве?
— Разумеется! — воскликнул тот с улыбкой. — Я его отвёл к полицейскому судье.
— Пусть приведут полицейского судью! — приказал калиф.
К всеобщему удивлению судья тотчас явился словно по волшебству. Калиф спросил его, помнит ли он это дело. Он отвечал утвердительно.
— Допрашивал ли ты молодого человека и признался ли он в воровстве? — спросил Гарун.
— Нет, это был настолько закоснелый человек, что никому, кроме вас, не хотел признаться! — отвечал калифу судья.
— Но я что-то не помню, чтобы видел его, — сказал калиф.
— Ещё бы! В таком случае мне пришлось бы ежедневно отсылать к вам целую кучу этого сброда, который желает говорить с вами.
— Ты знаешь, что мои уши открыты для всех, — отвечал Гарун. — Но, вероятно, улики его воровства были так очевидны, что не представлялось необходимым приводить молодого человека ко мне. У тебя, конечно, были свидетели, Калум, что украденные деньги принадлежат тебе?
— Свидетели? — переспросил тот бледнея. — Нет, у меня не было свидетелей. Но ведь вам известно, повелитель правоверных, что одна монета похожа на другую. Откуда же я мог бы достать свидетелей, что в моей кассе недостаёт именно этих ста монет?
— Почему же ты узнал, что эта сумма принадлежит именно тебе? — спросил калиф.
Калум отвечал:
— По кошельку, в котором она находилась.
— У тебя с собой кошелёк? — продолжал калиф.
— Да, здесь, — сказал купец, вынимая кошелёк и подавая его великому визирю, чтобы тот передал его калифу.
Вдруг визирь с притворным изумлением громко воскликнул:
— Клянусь бородой Пророка! Это твой кошелёк, собака? Этот кошелёк принадлежит мне, и я дал его со ста золотыми одному храброму молодому человеку, который спас меня от большой опасности.
— Можешь ли ты поклясться в этом? — спросил калиф.
— Это так же верно, как то, что я хочу со временем попасть в рай, — отвечал визирь. — Ведь моя дочь сама вышила его.
— Вот как! — воскликнул Гарун. — Значит, тебе сообщили неправду, полицейский судья? Но почему же ты поверил, что кошелёк принадлежит этому купцу?
— Он дал клятву, — испуганно отвечал судья.
— Так ты дал ложную клятву? — загремел калиф на купца, который стоял перед ним бледный и дрожал от страха.
— Аллах, Аллах! — восклицал купец. — Конечно, я ничего не могу сказать против великого визиря — он человек, заслуживающий доверия. Но, увы, кошелёк принадлежал мне, и его украл беспутный Саид. Я дал бы тысячу туманов, если бы Саид был здесь!
— Как ты поступил с этим Саидом? — обратился калиф к судье. — Скажи, куда надо послать, чтобы он признался при мне!
— Я сослал его на пустынный остров, — сказал полицейский судья.
— О Саид! О сын мой! — воскликнул несчастный отец и заплакал.
— Стало быть, он сознался в преступлении? — спросил Гарун.
Полицейский судья побледнел. Он поворачивал глаза во все стороны и наконец произнёс:
— Насколько я могу припомнить — да!
— Так ты не знаешь этого наверно? — продолжал калиф страшным голосом. — Тогда мы спросим его самого. Саид, выходи, а ты, Калум-бек, прежде всего заплати тысячу золотых, потому что теперь он здесь!
Калуму и полицейскому судье показалось, что они видят привидение. Они пали ниц и воскликнули:
— Милосердия, милосердия!
Бенезар, почти обессилев от радости, бросился в объятия своего пропавшего сына. Тогда калиф с суровым видом спросил:
— Судья, здесь стоит Саид. Сознался ли он?
— Нет, нет! — завопил судья. — Я выслушал только показания Калума, потому что он очень почтенный человек!
— Разве затем я назначил тебя судьёй над всеми, чтобы ты слушал только знатных? — воскликнул в благородном гневе Гарун аль-Рашид. — За это я ссылаю тебя на десять лет на пустынный остров, лежащий среди моря. Там ты можешь размышлять о правосудии. А ты, негодный человек, ты оживляешь умирающих не для их спасения, а для того чтобы сделать их своими рабами! Ты заплатишь, как уже сказано, тысячу туманов, обещанных тобою, если Саид явится свидетельствовать в твою пользу.
Калум обрадовался, что так дёшево выпутался из этого опасного дела, и хотел уже благодарить милостивого калифа, но тот продолжал:
— За ложную присягу ради ста золотых ты получишь сто ударов по подошвам. Затем Саид может выбирать, желает ли он взять всю твою лавку и тебя, как носильщика, или же удовольствуется десятью золотыми за каждый день, который он прослужил у тебя.
— Позвольте, калиф, этому низкому человеку уйти. Я ничего не хочу из того, что принадлежит ему! — воскликнул юноша.
— Нет, — отвечал Гарун, — я хочу, чтобы ты был вознаграждён. Вместо тебя я выбираю десять золотых за каждый день, а ты должен сосчитать, сколько дней ты был в его когтях. А теперь уведите прочь этих негодяев!
Калиф пригласил Бенезара жить вместе с Саидом в Багдаде. Тот согласился и только ещё раз отправился домой, чтобы перевести своё большое имущество. Саид же, словно князь, поселился во дворце, который ему выстроил благодарный калиф. Брат калифа и сын великого визиря были его друзьями, и в Багдаде вошло даже в поговорку: «Я хотел бы быть таким же добрым и счастливым, как Саид, сын Бенезара».
Их увели, а калиф повёл Бенезара и Саида в другую комнату, стал там рассказывать первому о своём чудесном спасении благодаря помощи Саида, и только время от времени его прерывали вопли Калум-бека, которому в это время на дворе отсчитывали по подошвам сотню полновесных золотых монет.
* * *
— При такой беседе никакой сон не пойдёт на ум, хотя бы пришлось не спать две, три и даже больше ночей, — сказал механик, когда слуга окончил рассказ. — И я уже часто находил, что это испытанное средство. Раньше я служил подмастерьем у одного литейщика колоколов. Мой хозяин был богатый человек и не скряга. Вот поэтому-то мы были немало удивлены, когда он во время одной большой работы показался нам таким скупым, как только возможно. Мы отливали тогда колокол для новой церкви, и всем нам, ученикам и подмастерьям, пришлось всю ночь сидеть перед горном и поддерживать огонь. Мы было думали, что хозяин почнёт свой любимый бочонок и предложит нам самого лучшего вина. Но не тут-то было. Каждый час он позволял нам только по одному глотку, а сам начал рассказывать о своих странствованиях и всевозможные происшествия из своей жизни. Потом стал рассказывать старший подмастерье, потом — другие, по порядку, и никто из нас не хотел спать, потому что все слушали с жадностью. Мы опомнились, когда уже наступил день. Тогда мы поняли хитрость хозяина,
