и дерьмовый запах!
Кардинал Барата делал все, что было в его силах: читал «Аве, Мария» и «Отче наш», поднимал и опускал облатки, цитировал Библию, угрожал отлучением от церкви, целовал ноги Распятого, пел что-то на латыни, разбрасывал монетки, перекрестил каждый квадратный сантиметр пространства и несколько часов требовал от демонов покинуть тело президента, а от магической челюсти — извинений. На заре, раздраженный, полумертвый от усталости, он стукнул чашей по алтарю, взял челюсть и помахал ею перед носом Виуэлы.
— Не будь дураком, Геге. Чтобы эти кости застучали, нужно ударить ими обо что-нибудь! Это просто смешно! Здесь нет никаких демонов, а есть только рак!
— Заткнись и не каркай! Я здоров, только одержим злыми духами! А ты — старый трансвестит! Ты и твое деревянное пугало ни на что не годны! Чего вы добились молитвами? Нужна черная месса! Лагаррета!
— Да, мой камамберчик…
— Довольно! Прекрати болтать! Вытащи пистолет! Заставь эту старую развалину задрать сутану до пупка! Вот так, спасибо. А теперь приведи вонючую шлюху и долбаного сироту!
Генерал, ухмыляясь, притащил пленников. Ребенка поставили на четвереньках перед алтарем; женщина, у которой были месячные, слила кровь в чашу. Прелат грохнулся в обморок. Его привели в чувство, закачав в глотку целую бутыль с водкой. Булькая, он с ужасом наблюдал, как Виуэла энергично трясет его за мужское достоинство, вызывая эрекцию. И она пришла.
Президент сунул в зад малышу с полдюжины облаток.
— Кардинал Барата! Я требую от вас выпить эту нечистую кровь и содомировать ребенка, служа при этом мессу! И подбирайте самые грязные слова! Если нет охоты, я вышибу вам мозги.
Трепеща, кардинал наклонился к смуглым ягодицам и вошел между них без особых усилий. (Восьмилетний мальчик был привычен к таким вещам: он уже два года служил в специальном борделе для политиков.) Поднял чашу. Но испить из нее не успел — раздался долгожданный стук:
— Клак, клак, клак-клак-клак, клак.
— Заработало! Урааа! Челюсть говорит! Лагаррета, тебя учили азбуке Морзе! Переводи, быстро!
Кости повторяли одну и ту же фразу. Генерал через силу промычал:
— Семь тощих коров, семь тощих коров, семь тощих коров.
— Неееет!
Геге в отчаянии бросил реликвию на пол и растоптал. Но «клак-клак-клак» все звучало. Да это же кардинал Барата!
— Это мои зубы! Я не могу сдержаться!
— Хватит насмехаться надо мной.
— Нет, правда не могу. Клак, клак, клак-клак-клак, клак.
Президент, взмыленный, бросился на него, зажав рукой старческий рот.
— Ко всем чертям! Заткнись!
Фарфоровые зубы вырвали из его ладони кусочек мяса. Обезумев от бешенства, нечувствительный к боли из-за морфия, он поменял руку — с правой на левую. Ее постигла та же участь. Раны были настолько глубоки, что доходили до тыльной стороны. Виуэла попытался расколоть челюсть лбом. Зубы, твердые как камень, не пострадали, но оставили на коже глубокие вмятины. Тогда президент решил пустить в ход свои ноги, босые — так требовала церемония. Устрашающие челюсти пометили и их кровавыми следами. От дурно пахнущей крови женщину с ребенком затошнило. Лагаррета увел их обратно в подвал. Барата, увлекаемый атакующими зубами, кинулся на Геге и выкусил клок мяса сбоку, в области ребер. Стук прекратился, челюсти сами выпали из кардинальского рта и, упав на паркет, раскололись.
Барата еле выговорил сквозь икоту:
— Дьявол… Дьявол завладел моими зубами!
Геге, блестя глазами, раскинул руки в виде креста, будто в забытьи.
— Нет, Кардинал! То был Господь! Смотри: на моем теле пять ран, как у Христа! А следы на лбу — словно от тернового венца!..
Он встал с ногами на кресло, прижавшись кровоточащим телом к деревянному кресту.
— Я все понял! Мне выпала божественная миссия. Мое тело превращается в дерево. Я — новый Мессия. Не случайно народ назвал меня «святым Геге».
И президент, соскочив с импровизированного пьедестала, раскрошил старинного Христа на кусочки ножкой настольной лампы.
— Пути Провидения неисповедимы. Мы никогда не смогли бы победить рабочих: эта проклятая святая с пошлым мещанским запахом, привязанная к кресту, сосками вперед, нетленная, соединяет политическое чувство с религиозным. Простолюдины по большей части — фанатики. Но отныне я, по всем правилам провозглашенный святым церковью — римской, католической, апостольской, — с плотью, ставшей деревом и божественными стигматами, пригвожденный к древнему кресту.
— Опрысканный дезодорантом. — вмешался Лагаррета.
— источая при помощи отверстий в перекладинах аромат лучшего французского парфюма, сведу с ума страну. Это будет высокий мистический бред. Вбивайте же гвозди, генерал! Вы увидите, что я не страдаю!
Тот не заставил себя просить дважды: отправился на кухню, захватил резиновые перчатки и молоток, и с палаческой опытностью прибил своего президента к кресту.
Его Превосходительство Мессия величественно-надрывным голосом вещал:
— Генерал Лагаррета! С этого момента бразды правления находятся в ваших тонких руках! Объявляю осадное положение. Напугайте аморфную массу, верните общественное спокойствие, принеся пять тысяч человек в жертву на городской бойне. Причислите их к изменникам и святотатцам. В том числе тех двоих, в подвале. Оденьте в форму всех — женщин, детей, стариков, новорожденных! В форму зеленого цвета — он хорошо сочетается с моим кофейным. А вы, кардинал, не спрашивая папского разрешения, публично канонизируете меня на крыше президентского дворца. Оттуда, распятый на кресте, я буду вдохновлять народ.
И, успокоившись, попросил генерала дать ему понюхать морфия.
— Пусть ежедневно мои сограждане видят меня в соборе. Я стану их благословлять. Я буду изображен в газетах на кресте, явлюсь к сенаторам на кресте, подавлю шахтерское восстание на кресте! Вся страна, стоя на коленях, будет молиться на меня.
— Аминь, — заключил Барата.
XVI. AVE, AMEN, ETCETERA
Чем мягче черепаха, тем тверже ее панцирь.
Поговорка гуалов.
Мачи не знала, откуда вырвался безнадежный вздох — из ее рта или из подземного мира. Никогда она еще не ощущала такой усталости. Уже много лет назад ей следовало лечь в землю, превратиться в самку кита и перевозить мертвых на запад, но пришлось отказаться от смерти. Она не принадлежала себе. Нгуенечен, повелитель рода людского, имел большие виды на ее народ. Сейчас поток несся наугад, никем
