Действие «Девяносто третьего года» происходит во Франции в эпоху Великой французской революции, когда король уже казнен и большая часть страны охвачена жестокой гражданской войной. Персонажи романа, как всегда у Гюго, яркие романтические герои, они совершают невероятные подвиги, проявляя сверхчеловеческий героизм – или нечеловеческую жестокость. Но в этих, в общем-то, фантастических обстоятельствах Гюго упорно проводит свою линию – ту мысль, которую почти через 100 лет Булгаков вложит в уста самого Сатаны: «Я о милосердии говорю, – объяснил свои слова Воланд, не спуская с Маргариты огненного глаза. – Иногда совершенно неожиданно и коварно оно проникает в самые узенькие щелки».
Жестокий маркиз де Лантенак, без малейшего содрогания отдававший приказы о расстреле не только революционеров, но и мирных жителей, женщин, стариков, оказывается осажден в своем родовом замке, где заложниками становятся попавшие в его руки дети Мишель Флешар, которую он, не дрогнув, за некоторое время до этого приказал казнить. Осажденным удается бежать через потайной ход, но маркиз возвращается в охваченный пожаром замок, чтобы спасти детей, – и попадает в плен к революционерам. Когда же выясняется, что кровавый Лантенак добровольно вернулся за детьми, его вечный антагонист Говен – бесстрашный и вдохновенный борец за революцию, дает ему возможность бежать и спасает таким образом от смертной казни. Для него Лантенак, пожалевший детей, стал уже другим человеком. Революционный трибунал приговаривает самого Говена к казни – двумя голосами против одного. Все это разворачивается на фоне ужасающих, сегодня, наверное, кажущихся излишне напыщенными страстей – солдаты падают в обморок, видя, что их любимый командир обречен на смерть. Суровый Симурден, сам проголосовавший за смерть своего воспитанника, которого он любит как сына, исполняет свой долг, но после этого кончает жизнь самоубийством, не выдержав случившегося, – своеобразная вывернутая наизнанку отсылка к самоубийству инспектора Жавера.
Да ладно, скажем мы сегодня. Не надо так нагнетать обстановку. ХХ век знает смертные приговоры, вынесенные сыновьями отцам, в «Артек» свозили десятки детей, «повторивших подвиг» Павлика Морозова и обрекших своих родителей в лучшем случае на лагерь, а возможно, и на расстрел, брат шел на брата, и мало кто думал о детях, погибавших от голода, тифа, пуль, бомбежек. На этом фоне, быть может, излишне высокопарный, склонный к очень уж длинным описаниям, восторженный Гюго кажется устаревшим. Но все его книги полны того же чувства, которое владело им в 1848 году в Учредительном собрании, когда он восклицал, что человек не может брать на себя «безвозвратное, непоправимое, нерасторжимое».
И почему-то оказывается, что слегка устаревший, превратившийся в писателя «для юношества», описывающий выдуманные романтические ситуации Гюго во всех своих книгах рассказывает об одной из самых важных коллизий в мире – о столкновении милосердия и сурового человеческого правосудия.
Через сто с лишним лет после публикации «Отверженных» и «Девяносто третьего года», в 1973 году, на экраны Франции, а потом и всего мира вышел фильм «Двое в городе». Он был снят в тот момент, когда Франция погрузилась в бурные дискуссии о необходимости – или ненужности – отмены смертной казни из-за вполне реальной, а не кинематографической истории.
Роже Бонтан был военным, служил в Алжире во время мрачной колониальной войны, что наверняка наложило на него свой отпечаток. Позже он стал водопроводчиком, попал в аварию, сильно болел, пил, совершил несколько преступлений, за которые попадал в тюрьму, в 1962 году угнал такси, тяжело ранив водителя, попытался ограбить бистро и в 1965 году оказался приговорен в 20-летнему заключению. Несколько раз он безуспешно пытался бежать из тюрьмы и наконец разработал новый план вместе со своим сокамерником Клодом Бюфе, приговоренным к пожизненному заключению. 21 сентября 1971 года Бонтан и Бюфе пожаловались на боль в животе, и их повели к врачу. Подойдя к медицинскому кабинету, они сумели оттолкнуть охранников, вытащили изготовленные заранее ножи и захватили трех заложников – 25-летнего охранника, 35-летнюю медсестру, мать двоих детей, и заключенного, работавшего в медицинском кабинете. Последнего они отпустили, а двух остальных удерживали почти сутки, пока 22 сентября в 3:45 утра в помещение не ворвалась охрана, сбившая преступников с ног мощными струями воды. Увы, заложники в этот момент уже лежали на полу в луже крови – Клод Бюфе перерезал им горло.
Во время процесса был установлен факт, что оба убийства совершил именно Клод Бюфе, но тем не менее к смертной казни приговорили обоих преступников. И тогда в дело вступил знаменитый юрист Робер Бадинтер, к тому моменту уже сделавший блистательную карьеру – хотя главные его достижения были еще впереди: позже он станет министром юстиции, сенатором и президентом международной арбитражной комиссии, которая давала юридическую оценку проблемам, связанным с расколовшейся и погрязшей в гражданской войне Югославией.
Бадинтер, сын еврейских эмигрантов из Бессарабии, потерял во время войны отца, бабушку и дядю, погибших в фашистских концлагерях, а сам с матерью и братом скрывался и жил по фальшивым документам. Жестокие испытания, перенесенные в молодости, не сделали его сторонником суровых наказаний.
Итак, в 1972 году Бадинтер взялся защищать Роже Бонтана – отвратительного, жестокого преступника-рецидивиста, пусть не убившего собственноручно двух человек, но явно бывшего соучастником убийства. В этом случае для Бадинтера принципиально важно было то, что суд приговорил к смерти человека, который сам не убивал, – наказание должно было стать куда более суровым, чем этого требовал даже ветхозаветный принцип «око за око, зуб за зуб». Через час после того, как присяжные удалились на совещание, к Роберу Бадинтеру, ожидавшему вердикта, подбежали взволнованные журналисты: только что пришло известие, что Верховный суд США признал смертную казнь неконституционной. Адвокат был поражен и раздосадован тем, что не имел возможности сослаться на этот прецедент в своей заключительной речи. Ему даже пришла в голову безумная мысль – подобраться снаружи к комнате, где заседали присяжные, и поставить неподалеку транзисторный приемник, включенный на полную мощность. Может быть, люди, вершащие чужую судьбу, услышат эту новость и она повлияет на их решение?
Конечно же, он этого не сделал. Присяжные вынесли вердикт довольно быстро.
Началось чтение ответов на вопросы, поставленные перед присяжными. Перед четвертым, важнейшим для нас вопросом, судья сделал паузу: «Виновен ли Бонтан в том, что он, находясь в то же время и в том же месте, убил мадам?..» Ответ: «Нет – большинством голосов». По залу суда пронесся вздох. Мой приятель журналист улыбнулся мне. Голова Бонтана была спасена. Судья продолжил: «Убил ли Бюфе мадам?..» – «ДА». – «Является ли Бонтан сообщником Бюфе?» – «НЕТ». Бюфе оказывается обречен на смерть. «Существуют ли какие-либо смягчающие обстоятельства для Бонтана?» И раздался ответ: «НЕТ большинством голосов». Это был смертный приговор. Судья уже объявлял это. Задние ряды, затем весь зал суда начал аплодировать, крики «браво» вырывались из открытых окон. Возмущенный судья пытался их остановить, но безуспешно. В криках толпы смешались радость и ненависть. Я повернулся к Бонтану. Я схватил его за руку и сказал сдавленным голосом, со всей возможной убедительностью: «Бонтан, вас помилуют. Президент республики наверняка помилует вас». Филип Лемур уже объяснял ему, как надо составить прошение. Он снова улыбнулся нам, уже с другим выражением лица, и сказал: «Раз вы так говорите, то я верю вам…» …Я остался среди царившего вокруг волнения. Они ведь согласились с нами, они признали, что он не убивал. И все же они приговорили к смерти человека, который, как они сами признали, не убивал. Я не отрывал глаз от своих бумаг, от своих бесполезных записей. Я не хотел видеть эти лица[218].
