Выдвигавшиеся против евреев в XII веке обвинения были тесно связаны со средневековым торжеством культа Невинных Младенцев, по преданию, убитых вместо младенца Христа. В Евангелии от Матфея рассказывается, что царь Ирод разгневался, когда ему сообщили о рождении Христа, и приказал найти и уничтожитъ в Вифлееме всех младенцев мужского пола. Иосиф, Мария вместе с Иисусом бежали в Египет, а воины Ирода, пытаясь убить Христа, истребили вифлеемских детей [Мф. 2:16 сл.][878]. Ирод был известен безумными припадками гнева и тем, что, как свидетельствует еврейский историк Иосиф Флавий, из ревности приказал казнить свою жену, а затем и двоих сыновей[879]. Поэтому средневековые христиане легко поверили, что избиение младенцев действительно произошло и что были убиты тысячи детей – возможно, четырнадцать тысяч, а может быть, даже и сто сорок четыре тысячи – то число, которое упоминается в Откровении (14:3)[880].
Вифлеемские младенцы, еврейские дети еврейских матерей, в средневековой христианской интерпретации трансформировались в христианских детей христианских матерей, а их предполагаемые римские убийцы преобразились в еврейских преступников, угрожавших всем христианским семьям, а не только семье Спасителя. Поэтому евреи были не только причастны к убийству взрослого Христа через Распятие; их также превратили в коллективную угрозу юным детям из самых обычных семей во время Рождества. Приписывая избиение младенцев евреям, последних тем самым подозревали в том, что они ищут смерти всех христианских детей даже в отсутствие Христа, за которого погибли жертвы Ирода в Вифлееме. Рьяное почитание невинно убиенных младенцев лежало в основе средневековой веры в обвинение в ритуальном убийстве.
Культ невинно убиенных младенцев возник рано, но в XII веке он обрел значительную популярность, и ему стали придавать большую важность[881]. Несколько факторов повлияло на распространение этого культа. Вероятно, поскольку в XII веке население росло, потребностям детей стали уделять больше внимания. Историки сейчас утверждают, что в средневековом обществе о благополучии детей заботились, скорее всего, гораздо сильнее, чем считалось ранее; ныне ученые отвергают предположение, будто высокая детская смертность ожесточила родительские сердца и привела к отсутствию эмоциональной связи с детьми[882]. Растущая сентиментальность европейской культуры и возросший интерес к человеческой природе Христа также привлекали внимание к истории избиения младенцев, и эти невинные жертвы часто занимают заметное место в художественных циклах, изображающих младенчество Христа. Повышенный интерес к innocenti также отразился в историях о детстве других святых, например св. Эдмунда и Девы Марии.
Повествование о ритуальном убийстве напоминало и о единственной библейской истории из детства Христа: Мария ищет сына и после трехдневного отсутствия находит его в Храме среди учителей (Лк 2:41–52); этот эпизод описан в очень популярной и влиятельной книге Эльреда из Рьево «О детстве Иисуса в возрасте двенадцати лет», написанной в 1150‐е годы. Страдающие матери в позднесредневековых историях о ритуальных убийствах тщетно ищут своих сыновей и представляют себе, как находят их, подобно Деве Марии, среди раввинов. Повествование XII века также связано с Planctus Mariae, жанром лирической поэзии и драмы, рисующим плач Марии во время распятия Христа и превратившимся на протяжении XII века в сложное богослужебное действо[883].
До середины XII века поминовение святых младенцев было печальным событием, поводом для родителей, потерявших детей, снова предаться своему горю. У епископа Павлина Ноланского, жившего в V веке, и его жены умер маленький ребенок; в стихотворении Павлина, обращенном к другим родителям, которые также потеряли детей, говорится, что они «найдут утешение в почитании святых невинно убиенных младенцев»[884]. Амаларий из Метца указывал, что литургия призвана «заставить нас сочувствовать благочестивым женщинам, которые рыдали и скорбели о смерти своих невинных детей»[885]. Англосаксонская монахиня Рихтруда в день поминовения невинно убиенных младенцев открыто сравнивала боль от смерти своей дочери с болью скорбящих матерей Вифлеема[886], и, вероятно, подобных ей матерей существовало немало. Для папы Григория Великого этот день являлся днем скорби[887].
