девчонок упрямой пацанвы и пристраивался позади Зои. Она не покрикивала на него, не торопила, а, оберегая Славку, сама то и дело откладывала серп, отбирала у какой-нибудь взмокшей от усердия, взъерошенной девчушки грабли и принималась помогать незадачливому сородичу своему сгребать и носить к дороге пожухлую эту гороховую кошенину.
Правда, измотанные работой и едва ли не до пределов терпения доведенные скудной кормежкой, мальчишки недобро поглядывали на совсем уже было сникшего, однако сумевшего таки извернуться Зойкиного братца, который успевал тем временем слегка покимарить под сметанным наспех сестрою стожком. Многие ребята в открытую презирали сейчас за это Славку. Потому что, наверное, ничто так не роняет одного трудящегося человека в глазах другого, как явное стремление въехать в рай на горбу соседа…
При желании, конечно, любой парнишка мог бы его теперь, пожалуй, безнаказанно побить. Иной раз Славке казалось странным, что обозленные ребята не осуждают его, не требуют ответа за столь откровенную измену нерушимому мальчишескому товариществу и постыдное бегство в чужой, девчоночий лагерь. Ведь раньше-то никому бы такое предательство не простили…
Но за последние дни даже самые неуступчивые огольцы заметно убавили петушиной спеси. Возможно, мальчишки осознали наконец всю призрачность хваленого своего мужского превосходства, либо потому, что давно уже опостылевшая эта уборка все-таки неуклонно сближала ребят и лучше самых проникновенных директорских увещеваний постепенно, исподволь сплачивала их в тот самый, спасительный — по мнению Мизюка — коллектив, о сохранении которого в изрядно поредевшем детском доме так беспокоился не решавшийся отчего-то покинуть город Юрий Николаевич.
Впрочем, и работать-то в поле ребятам оставалось уже совсем ничего.
И вот дня за два, а может, и за три до завершения неурочной этой и основательно подзатянувшейся страды, когда полусонный Славка, заплетаясь ногами, по-лошадиному понуро и привычно тащился вслед за ребятами знакомой утренней дорогой, — впереди него внезапно произошло какое-то необычное замешательство, девчонки остановились, и оттуда, из примолкшего их табунка, донесся слегка встревоженный голос Полины Карповны:
— Постойте-ка, ребята! Погодите… А где Женя Першин?.. Что с ним? Почему его здесь нет?.. Девочки, никто не видал Женю?..
Мальчишки недовольно затоптались на обочине. Им, как и Славке Комову, было, конечно, наплевать-на то, что Женька Першин вдруг куда-то запропастился. Ну, притырился пацан где-нибудь в конюшне после завтрака, пригрелся в уголке и заснул. Подумаешь, делов-то сколько! Выспится и приползет, куда же ему деваться? Но Полина Карповна почему-то с прежней озабоченностью продолжала что-то кудахтать там, посреди толпившихся вокруг нее пестрой стайкой девчонок, и это вызывало невольный протест у продрогших на свежем ветерке и уже наладившихся было шагать себе да шагать до самого поля нетерпеливых ребят.
— Да черт с ним! Айдате, пацаны!..
— Сколько же нам теперь тут торчать? До самого вечера его дожидаться, что ли?..
— Он и сам дорогу найдет, айда!..
— Нет, ребята, так нельзя, — с укоризной в голосе проговорила Полина Карповна. — Как же вы так можете? А если с вашим товарищем что-нибудь случилось? Нет-нет, так не годится… — Она помолчала, раздумывая, наверное, что же ей лучше предпринять, а потом, приметив позади всех сгорбившегося Славку, неожиданно сказала: — Ну, хорошо, ребята, мы пойдем. А вот ты, Комов, сбегай-ка, посмотри, не остался ли наш Женя дома… Ну, чего же ты стоишь? Давай-ка быстренько — одна нога здесь, а другая там…
И Славка, вроде бы не отрешившийся еще полностью от своего полусонного, лунатического какого-то состояния, внезапно ощутил на себе выжидательные взгляды ребят, почувствовал, что и девочки тоже смотрят в его сторону, а то непроизвольное раздражение и даже некая враждебность, которые мальчишки только что испытывали к пропавшему Женьке и воспитательнице, сейчас как бы направляются против него. Он молча повернулся и побрел обратно, стараясь подавить в себе возникшую вдруг какую-то смутную обиду неизвестно на кого и неизвестно за что.
Славка отлично понимал, что нет ничего унизительного в том, что за Женькой Першиным Полина Карповна послала именно его. Она ведь могла бы послать и Мороза, и Вальку Щура, и вообще кого угодно. И конечно же никто из ребят — а тем паче девчонок — не посмел бы отказываться и побежал бы в село, как миленький. Но в том, что Полина Карповна тем не менее никого из них не послала за Женькой, хотя прекрасно видела перед собой всех пацанов, которые стояли гораздо ближе к ней, чем он, Славка; в том, что выбор ее пал все-таки на него, — в этом он усматривал теперь нечто для себя унизительное, всеобщее какое-то к нему пренебрежение, окончательно рушащее и без того сильно пошатнувшийся его престиж.
Да и мальчишки, пожалуй, тоже словно бы догадывались обо всем, что с ним творилось, чувствовали это мнимое его унижение, потому что кто-то сразу же громко засмеялся ему в спину, а кто-то язвительно прокричал:
— Эй, Комок!.. Ты хоть сам-то там не прикимарь! Не слышишь, что ли? Или ты уже на ходу заснул, Комок?!
А он, совсем покоряясь горестной своей участи и в самом деле унижаясь перед остающимися на дороге счастливыми ребятами, торопливо оглянулся на чей-то издевательский этот выкрик и с жалкой гримасой, перекосившей будто одеревенелые его щеки, натянуто заулыбался, поспешно закивал в ответ — мол, все будет в порядке, я мигом! — никого и ничего уже, однако, не различая сквозь навернувшиеся на глаза слезы и оттого, наверное, двигаясь как-то боком, семеня не свойственным ему мелким шажком…
Правда, пока Славка добирался до конюшни, он почти успокоился, обида его прошла. И сейчас он только все больше злился на Женьку Першина, из-за которого ему довелось выслушать насмешки ребят и подвергнуться открытому унижению. «Ладно, пускай этот хмырь еще поспит… Вот разбужу его и дам в зубы! — все еще изредка смаргивая слезы и хлюпая носом, мстительно думал он о неведомо где укрывающемся Женьке. — Ну, может, и не сразу в зубы, а потом… Но уж по шее-то у меня он схлопочет — это точно…»
У Славки Комова сейчас и в мыслях не укладывалось, чтобы Женька мог смотаться куда-нибудь из относительно теплой все-таки конюшни. Да ведь и куда же ему убегать-то, дураку такому? Зачем?..
Хотя, впрочем, Славка теперь припоминал, что в последнее время Женька Першин почему-то держался поодаль от ребят, которые тоже избегали его и говорили, будто от него воняет. Обычно вечерами он хоронился где-нибудь в сторонке, в самом укромном уголке, и хныкал там даже тогда, когда никто его не трогал. И потому, наверное, как-то само собой получилось так, что и ребята старались поменьше общаться с Женькой, лишний раз его не тревожить, вроде бы не замечая
