содрал ли кто его с меня?.. вряд ли… разве тогда, когда вздремнул?.. но где?.. где же я был?.. осадок горький… думаю, бегу… или весь день вот так – в дороге?.. скорей всего: ноги мои, словно пружины заводные – из гнёзд их вырвали – они вонзились в пах мне, но не кричу, а взвыл бы – ночь не позволяет…
А вот и мост – рывком через него – словно, спешу, седлаю Карповку, вода в ней чёрная, как тушь… значит, не русло, а – чернильница… что б окунуть в неё, чем написать?.. снег на асфальте – чистый лист – только мой след на нём компаративным предложением, забыл уже, что было в первой части, а в этой вот что:
Мост миновал – и сразу же направо, перебежал дорогу – и под арку, а там уж прямо – и подъезд… тот? – тот, мой? – мой… орнамент на полу, пол это? – пол, не потолок… стены вокруг меня, я вроде ротора… глаза закрыл – сбавляю обороты, сосредоточившись на лампочке, образ которой ирис-радужка пленила, пленив, неспешно истребляет – паук так муху… ёжусь… молчу, а закричал бы… уже не ротор я, а – лейденская банка, с подъездом комплексно, конечно, в тесном единстве с ним… стены шероховаты, как наждачный шлифовальный круг, – заходит в память это через плечи, через лицо – шлифую лоб, шлифую щёки… запах извёстки втягиваю глубоко – до детства… поешь, поешь, попробуй – соблазняет враг – уже забыл, наверное, когда последний раз и пробовал… нет – упираюсь… отколупни кусочек, это ж мел… нет… крохотный!.. не сера… нет, говорю, отстань… так и стою, не поднимаюсь вверх по лестнице, не думаю о ней как о предметном знаке, никак не думаю о ней, а чуть спустя: от электричества избавился упруго, дугой в пространство разрядившись, – корм так волчица отрыгает, глаза открыл и с места стронулся – прямо туда, куда качнуло, – к почтовым ящикам, в один из них зрачком упёрся – сколько-то так вот пребываю… не до сих пор ли?.. наш не закрыт – нутром своим доступен всякому, и я – рукой в него – письмо там… вынул, смотрю, но не могу никак осмыслить… только по почерку лишь распознал – и говорю вслух: от отца, мол… но не вскрываю – боюсь читать – укора опасаюсь: э-э, посулил похлопотать насчёт оградки на могилку, а сам на годовщину даже не явился… отец, отец, ох Господи, ну не явился, душой я там… и в завершение письма: будь, мол, здоров, что основное, а остальное всё приложится… как у кого– то там, быть может, у Луки… а может: у Матфея… ну а к чему мне это основное, если и прилагать его не к чему, к нему ли нечего, но суть не в этом… есть там, в письме, ещё такие строки: теперь частенько, мол, когда сажусь подле окошка в сумерки… отец, отец, ох Боже мой, ну не садись ты в сумерках возле окна… я не читаю – не могу… я будто слышу: теперь, мол, всё чего-то и боюсь, теперь боюсь, а раньше, мол, ни в чох, ни в кашель… раньше, мол, так, теперь вот этак: солнце за ельник только, мол, завалится, хай заполошный свой вороны прекратят, в ельник, гыркая, за солнцем вслед отправятся, всем от себя давая отдохнуть, дым между небом и Каменском тоненько расплющится, шаньгой прогорклой повиснет над нею в безветрии, слабо звезда замерцает, возникнув, над ельником, тихо изморозь зашелестит в синеющем морозном воздухе, а на меня вдруг оторопь какая-то безудержно начнёт накатывать, так бы и ничего ещё, но не пойму – пошто вот?.. теперь боится, мол, а раньше не боялся… и прекратил гадать о содержании письма, сунул за пазуху его, не распечатав, к рёбрам его рукой притиснул крепко – а то, мол, ветром ещё выдует из-под рубахи… стою, за ящики почтовые уж не цепляюсь, вверх, в пролёт – как рюмку, опрокинув голову – стараюсь больше не заглядывать, чтобы опять не обратиться в ротор – не для меня, так для подъезда-статора плачевно может кончиться, для мира – Армагеддон вообразил и запечалился, себя виновником единственным сочтя… ну, будет, так-то уж не убивайся – мне будто кто-то говорит – я успокоился – уснул, ухом прильнув к стене и слушая, о чём беседуют стена с фундаментом, а тот – с землёй, а та… и сам себе вдруг заявляю: надо тебе к нему поехать!.. прямо сейчас?!. да… а зачем? – так вроде тот, что приставал ко мне с извёсткой, с мелом… в углу, тепло от батареи – она со мной всегда отныне… того глазами не ищу, уверен, что тот не покажется, но отвечаю: надо поехать – рядом с ним пожить… а кто мешает, поезжай, мол… поговорить и как-то подготовить… к чему? – ехидно и противно – не зря: Противник, – тебя-то кто бы подготовил!.. я зубы сжал и продолжаю: надо сказать ему, что… что?.. что там всё будет… как там будет?.. что там всё будет… будет – ну?.. что там мы встретимся… ну, наконец-то… встретимся все… конечно, встретитесь, конечно, все, если вам дело будет друг до друга там… я: я… он: ты?.. сейчас я встану – и пойду… пойдёшь?.. пойду… уж не смешил бы… И вроде не было меня там, лишь дверью хлопнул оглушительно, а что уж с домом стало – рухнул или устоял – чтобы проверить, и не оглянулся, не посмотрел – прочь от него, и вон из памяти его: чужой мне, – по рыхлому, мягкому, как пух лебяжий, снегу, завалившему уже мой прежний след, простую фразу скорописно настрочив: я скоро, скоро – вбежал в метро – и только-только: рослый ефрейтор за моей спиной дверной задвижкой звонко щёлкнул, как будто выстрелил мне в спину, но не убил, занят был этим он, ефрейтор, может, поэтому… я тут про то, что – без задержки… два пятачка в кармане – чудом будто, я – за себя и – за отца… сижу, гляжу в широкое окно: вдвоём в вагоне – друг дружку взглядами сверлим… так, в такт качаясь, и доехали… как по команде, поднялись, а выхожу – и в полном одиночестве… смотрю – лесок – через него – туда, где – Пулково, аэропорт – хвост моей родины… отец, отец, я скоро, скоро…
Как тут заснеженно, тихо, безлюдно – в Каменске ночью поздней в глухозимье, когда все спят, даже собаки, и шумят только неторопно падающие
