— Гай де Жерве никогда не причинит Эдмунду зла намеренно, — с абсолютной уверенностью возразила Магдалена и ощутила, как насторожились родственники. На это они вряд ли рассчитывали, и к Магдалене вновь вернулась храбрость. Она осмелела настолько, что в голос вкрались нотки презрения. — Даже если он и обесчестил Эдмунда, все равно никогда не отнимет у него жизнь.
— Что за вздор! — воскликнул Шарль, но все расслышали неуверенность в его тоне. — Какой у него выбор? Он куда сильнее и опытнее!
Магдалена встретилась с ним глазами.
— Не знаю, какой он сделает выбор, но думаю, скорее предпочтет умереть сам, чем пролить кровь Эдмунда.
Она говорила чистую правду, как бы больно ей при этом ни становилось, и ее убежденность было невозможно опровергнуть.
Тишина вдруг стала другой, более напряженной, почти обвиняющей. И Шарлю явно было не по себе.
— Гонец с подтверждением еще не вернулся? — спросил Бертран.
— Пока нет, — пробормотал Шарль. — Должно быть, его что-то задержало. Но в исходе не может быть никаких сомнений. Ни один человек не захочет погибнуть ради другого.
Усилием воли он ухитрился выглядеть бесстрастным.
— Где тебе представить такое! — пренебрежительно бросила Магдалена, оглядывая сидевших за столом. Она вдруг забыла свой страх, охваченная брезгливым отвращением и уверенностью, что, хотя ее связывают с этими людьми кровные узы, они ничто по сравнению с теми, что роднят ее с лордом Беллером, Гаем де Жерве, Эдмундом и Джоном Гонтом. Теми, которые основаны на их общих законах чести и порядочности, абсолютно точного осознания того, что правильно и честно, а что подло и грешно, что люди в основном предпочитают хорошее плохому, даже в ущерб собственным целям. — Никто из вас не способен это понять, — устало бросила она. — Потому что само понятие благородства вам недоступно, потому что…
Кинжал вонзился в дверь за ее спиной, просвистев мимо уха, так близко, что Магдалена ощутила дуновение воздуха, так близко, что загорелась щека и правое веко непроизвольно дернулось при мысли о том, что могло случиться.
К горлу подступила тошнота. Потрясение оказалось так велико, что Магдалена побоялась согнуться в приступе рвоты. Но она поборола дурноту, крепко сомкнув веки и стараясь не представлять себе правую сторону своего лица, начисто срезанную клинком, поглощенная внутренней борьбой за обретение прежнего спокойствия. Сейчас самое главное — взять себя в руки, подавить рвотные спазмы и предательскую дрожь рук и коленей, безумный стук сердца.
Ее лицо приняло серый оттенок, сомкнутые губы посинели, и мужчины с нескрываемым интересом наблюдали за ее попытками вернуть самообладание. Всем им был знаком страх перед кинжалом, даже тем, кто успел привыкнуть к подобным сценам и знал ужасы и жестокости войны и боль ран.
Когда она, выйдя победительницей из своего поединка с инстинктом самосохранения, вновь открыла глаза, во взглядах ее мучителей светился некий намек на уважение. Но тут вновь заговорил Бертран, и, судя по его речам, никто не смог бы заподозрить его в столь недостойном чувстве к племяннице.
— Дочь Изольды, отныне ты принадлежишь к семье своей матери. Займешь ее место и будешь делать то, что делала она. Отбросишь все былые обязательства. Твой кузен Шарль выразил желание научить тебя покорности и послушанию своим родственникам. Как только гонец привезет подтверждение гибели твоего мужа, ты обвенчаешься с кузеном. Ну а пока… — Он многозначительно глянул на д'Ориака и пожал плечами. — Пока мы оставляем дело на усмотрение Шарля. Пусть поступает так, как считает нужным.
Магдалена в немой тоске покачала головой. Предыдущая сцена потребовала от нее такого напряжения, что страх перед Шарлем как бы потускнел перед необходимостью выстоять, остаться верной своим принципам, отвергнуть то клеймо, которое они пытались наложить на нее. Но теперь она с новой силой осознала весь ужас своего положения. Здесь у нее нет ни прав, ни защитника. Она во власти кузена, и тому дано разрешение использовать эту власть, как он пожелает.
Она посмотрела на Шарля, и тот прочел панический страх в ее взгляде. Его же собственный светился хорошо знакомой похотью и спокойным удовлетворением человека, цель которого близка.
— Я никогда не поклянусь в верности этой семье, — едва слышно прошептала она, сумев превозмочь боязнь.
— Твоему кузену придется тебя переубедить, — пояснил Бертран скучающе, словно весь этот спор ему надоел. Поднявшись, он направился к другому столу, где стояли кувшин с вином и кружки, и стал жадно пить. — Уведи ее. Приведешь, когда выполнишь мой приказ.
Шарль почтительно поклонился дяде.
— Кузина, — с издевательской учтивостью сказал он, — нам пора.
Он открыл дверь, в которой еще торчал кинжал — жестокое напоминание о дикарской фантасмагории последнего получаса.
Ничего не поделаешь. Придется следовать за этим человеком в те подземелья ада, которые он уготовил для нее.
Магдалена прошла мимо, придерживая подол сюрко, словно брезговала коснуться его. Улыбка Шарля стала еще неприятнее.
Когда они поднялись в ее комнату, он открыл дверь и коротко приказал сидевшей у колыбели монахине уйти, а сам вгляделся в спящего ребенка.
— Ты все еще кормишь ее грудью?
Вопрос показался Магдалене странно-зловещим. И хотя прозвучал достаточно естественно, в душе поселилась тревога. Что ему нужно? Один вид этого человека, стоявшего так близко к Зои, заставлял Магдалену трястись от непонятного отвращения.
— Да, — ответила она. — Не разбуди ее. Он отвернулся от колыбели, и Магдалена поежилась под его оценивающе-жадным взглядом.
— Я сделаю из тебя настоящую де Борегар, преданную своей семье.
— Никогда!
— Никогда — это слишком долго, кузина. Я не верю, что мои усилия займут столько времени.
Он шагнул к ней, и она вынудила себя не отпрянуть, не отступить, зная, что любое проявление страха только отнимет силы и послужит торжеству Шарля.
— Долго же я ждал этой минуты, — тихо признался он, казалось, нависая над ней огромной горой. Ее глаза не отрывались от вышитого на тунике ястреба-перепелятника. Птица словно долбила его грудь клювом при каждом вздохе. — Я знаю, кузина, что ты не веришь в чистоту супружеской постели, но отныне станешь нарушать наши
брачные обеты только с теми, на кого укажу я.
— Ты рад сделать из меня шлюху! — возмущенно прошипела Магдалена.
— Ты рождена от шлюхи, — возразил он. — Шлюхи, которая прекрасно знала свое дело.
Он провел пальцем по ее щеке и, когда она сжалась, стиснул плечо.
— И ты недалеко от нее ушла. Можешь одновременно ублажать мужа и любовника. И ты рождена обольстительницей, Магдалена Ланкастер. Истинная дочь своей матери, и мы используем твою силу для блага семьи и Франции. Ты станешь нашим орудием мести Ланкастеру, убившему Изольду.
