* * *
Спустя две недели после битвы Франклин нашел Вольтера и Улера в затемненной комнате играющими в карты. Они оба подняли головы на его поскребывание в дверь.
— Мистер Франклин! — воскликнул Вольтер.
— Джентльмены, — сказал Франклин, — вы позволите понаблюдать за вашей игрой?
— Конечно, если желаете быть свидетелем моего позорного поражения, — торжественно произнес Вольтер. — Пожалуйста, присаживайтесь. — И он уткнулся в свои карты. — Пришли извиниться, не так ли? Что ж, я принимаю ваши извинения, сэр.
— Вы так любезны, мсье.
— Сэр, я кое-что понимаю в делах сердечных, более того, понимаю, какую ужасную угрозу для мужчин заурядных представляют мой парик и примечательная внешность. Надеюсь, вы, в свою очередь, понимаете, что к дружбе — будь то с мужчиной или с женщиной — я отношусь с полной серьезностью. Дружба ценнее любовных утех, пусть последнее и слаще.
— Боюсь, быть хорошим другом мне еще предстоит научиться, — признался Франклин. — Господь даровал мне отличных друзей, моим друзьям повезло меньше. Во многом мне далеко до совершенства.
— Что ж, возможно, как друг, вы сможете меня утешить, поскольку господин Улер в очередной раз одержал надо мной победу и выиграл золотые часы, а их мне подарил сам король.
— И вам я должен принести свои извинения, — сказал Франклин, повернувшись к Улеру.
— Вряд ли стоит это делать, — ответил Улер и выложил на стол свои карты. — Честно говоря, я обманывал вас, видя в этом необходимость. Вы были правы, не доверяя мне.
— Я всегда чувствовал в вас нечто странное. Если вы избавились от влияния malakim, почему же стрелка моего компаса продолжала на вас указывать? Вы все еще…
— Да, мы те, кто мы есть. И великая женщина с изменением мира стала человеком из плоти и крови, таковой она и была.
— Теперь понятно, мсье, почему вам так везет, — сказал Вольтер. — Вы видите все насквозь.
— Нет, — в голосе Улера послышались печальные нотки, — я стал таким же человеком, как и вы, — только плоть, и ничего сверх плоти. И вижу я то же, что видите вы.
— А что ваши собратья? Что стало с malakim?
Улер собрал карты и снова положил их на стол.
— Не знаю. Действия мадемуазель де Моншеврой возымели результат, которого никто из нас не ожидал. Но сотворенное Богом никогда бесследно не исчезает.
— А Бог существует? — серьезно спросил Франклин. — Вы видели Его? Говорят, ваш враг претендовал называться Богом, но существует ли на самом деле разумная сущность, стоящая над всем и всеми?
Улер покачал головой:
— Мои слова нужно понимать метафорически. Мои собратья и я выдавали себя за богов и ангелов, которых люди так боятся и в чье существование верят. Наша же вера всегда была немного… иной, ее трудно объяснить. Большинство из нас считали, что есть некто, стоящий над нашим миром, точно так же, как вы, люди, считаете, что есть кто-то выше вас. — Он посмотрел Франклину в глаза. — Для ваших душ мы были шаблонами. И в этом мы вас никогда не обманывали, мы ведь очень похожи, и существующие между нами связи прочны и доказуемы. Некогда сотворенный Богом мир изменился, и это изменение отразилось на природе нашего существования, ограничило нас. Что повлекло эти изменения — наши ли собственные эксперименты, слепая судьба или воля Бога, — этого нам знать не дано. Мы так долго жили вашими сюжетами, что забыли свои, забыли истину… если вообще когда-либо ее знали.
— Красоту истины, — заметил Вольтер. — Если мы должны ее найти, то на ее поиски стоит мобилизовать лучшие умы человечества. И это, я думаю, единственный путь приблизиться к истинному Богу.
Бен улыбнулся:
— Подобную философию я разделяю. Она по крайней мере, содействует развитию и распространению полезных вещей. И если уж разговор зашел о философии в ущерб такому серьезному занятию, как игра в карты, то сообщаю, что скоро нам предстоит посетить Собрание.
— Думаю, я готов, — мгновенно откликнулся Вольтер. — Очень уж я хочу, чтобы ты прочитал то, что я написал.
— Глупости. Ты — автор…
— Я был лишь пером. Настоящий автор — ты.
— Понимаю, в случае провала ты хочешь, чтобы все шишки достались мне.
— О, еще одно оскорбление в мой адрес. Думаю, через несколько часов у тебя будет новый повод рассыпаться передо мной в извинениях.
— Вольтер, если мы встретим одобрение, я не просто извинюсь, мсье, я преклоню пред вами колено и поцелую ваш перстень.
Вольтер вздернул бровь:
— О сэр, как страстно я желаю этого! Мне следует хорошенько почистить перстень и сбрызнуть его духами, чтобы доставить вам максимум удовольствия.
Эпилог ДЕКЛАРАЦИЯ
Погода могла бы и услужить. Жара стояла такая, что босоногие мальчишки, пытаясь укрыться в тени, перебегали с места на место и подпрыгивали на бегу, обжигаясь о растрескавшуюся грязь, толстым слоем покрывавшую площадь. Солнце на бледно-голубом небе висело раскаленным добела шаром, но на горизонте, предвещая грозу, собирались тучи. Появился и первый вестник грозы — порывистый ветер, похожий на дыхание раскаленной печи для плавки железа.
Не обращая внимания на надвигающееся ненастье, Бенджамин Франклин вышел в центр площади и обвел взглядом собравшуюся толпу. Он был уверен — день сегодня выдался замечательный. Ни один человек из сотен собравшихся на площади Нью-Пэриса не был жестоко наказан за простое преступление — умение остаться в живых. Многие потеряли дорогих сердцу людей. Некоторые потеряли и того больше. Вытянулись ряды солдат — французских, английских, немецких, шведских, вместе с ними стояли индейцы, негры, мароны, у многих не хватало рук, ног, ушей, носов… За ними стояли те, кому достались только душевные раны, кто видел гибель товарищей и натерпелся невыносимого для человеческого сердца страха. За их спинами теснились женщины, дети и инвалиды, они надеялись и ждали возвращения родных и близких. Многие… нет, большинство не дождалось.
И все эти люди собрались на площади, чтобы выслушать его, Бенджамина Франклина.
Нет, не его, а то, что написал Вольтер и что сегодня утром просмотрели и единодушно одобрили лидеры Содружества Наций.
С появлением Франклина на площади постепенно воцарилась тишина, слышались лишь крики чаек, карканье ворон, да ветер, порывисто налетая, шумел кронами деревьев.
Франклин откашлялся и начал:
— Друзья, мы — свободны. Свободными нас сотворил Господь. Свобода принадлежит нам по праву, и избранное правительство будет ее надежно охранять. По легкомыслию мы ее однажды потеряли. Но силой вернули.
Ребенок рождается, чтобы стать свободным. С возрастом он приходит к пониманию социальных свобод и разумных ограничений, одно без другого — анархия. Несмышленый ребенок находится на попечении родителей в отчем доме, так должно быть. Но тиран не может быть отцом, деспот не может быть матерью, и их подданные не дети, а разумные, свободные, обладающие равными правами люди, притеснять которых никому не позволено. И мы заявляем: мы не дети, и правительство наделяется властью с непосредственного согласия управляемых. И это правительство существует исключительно для того, чтобы охранять их права, привилегии и собственность, дарованные им естественным ходом жизни.
