Похороны происходили в темное снежное утро. Пронизывающийледяной ветер чуть не сбил с ног тех, кто нес поблескивающий серебряный гроб откатафалка к могиле. Все вокруг было унылее тундры.
Позже в загородном клубе, где был сервирован поминальныйзавтрак, ко мне подошел мой старый школьный товарищ и сказал:
— Держу пари, когда они его изловят, это будет черномазый.
— Я не удивлюсь.
— Ну, да. Бедняга спит в своей постели, и тут какая-точерная образина расстреливает его, а потом идет по коридору и стреляет вбедняжку Кендру. Говорят, она никогда уже не сможет ни ходить, ни говорить.Сидеть в чертовом инвалидном кресле с утра до ночи! Я в шестидесятых исемидесятых был либералом, но теперь я по горло сыт их дерьмом. По самыйподбородок сыт.
Эми запоздала. В былые дни ее могли обвинить в том, что она сделалаэто нарочно, чтобы оказаться в фокусе всеобщего внимания. Но теперь у нееимелась веская причина. Она вошла медленно, опираясь на палку. Грабитель,который поднял стрельбу в ту ночь и украл драгоценностей больше чем на 75 тысячдолларов, ранил ее в плечо и ногу и бросил так, видимо, сочтя убитой… КакКендру.
В черном платье и черной вуали Эми выглядела чертовскиэффектной. Черный цвет придавал ей траурную сексуальность.
Выстроилась очередь. Следующий час Эми принималасоболезнования стоявших в очереди, как и накануне в морге. Были слезы и смех сослезами, и ругательства со слезами. Старики выглядели ошарашенными — мир сталабсолютно непостижимым: вы богаты, а к вам в дом все равно вламываются иубивают вас в вашей собственной постели. Пожилые кипели гневом (т. е. проклятыечерномазые!), а у молодых был скучающий вид (Рэнди же был алкоголиком, которыйеле держался на ногах и шипал всех молоденьких девушек за ягодицы — ну и что,если он издох, извращенец?).
Я был последним в очереди, и, увидев меня, Эми затряслаголовой и зарыдала.
— Бедняжка Кендра, — сказала она. — Бедняжка! Я знаю, какмного она значила для тебя, Роджер.
— Мне бы хотелось навестить ее сегодня вечером, если можно.В больнице.
Эми еще раз всхлипнула под вуалью.
— Не думаю, что стоит. Доктор говорит, ей необходим покой. АВик сказал, что утром у нее был очень утомленный вид.
Пуля вошла ей в голову чуть ниже левого виска. По всемзаконам ей следовало бы мгновенно умереть, но боги были в игривом настроении ипозволили ей жить — парализованной.
— Вик? Какой Вик?
— Наш медбрат. Ах, я забыла! Ты же его не видел, верно? Он унас только с воскресенья. Очень милый. Его рекомендовал один из хирургов. Ты сним еще познакомишься.
Я познакомился с ним спустя четыре вечера. У кровати Кендры.
Очень атлетический и надменный, наш белокурый Вик, срождения получивший тело и лицо, которые никакая пластическая хирургия не моглабы создать. Прирожденный Тарзан для моей обездоленной. Казалось, он вот-вотсорвет с себя темный дорогой костюм и устремится назад в джунгли убитьпарочку-другую львов. Кроме того, он был гордым владельцем презрительнойусмешки, столь же впечатляющей, как и его тело.
— Роджер, это Вик.
Он постарался раздавить мне пальцы, я постарался непоморщиться.
Потом мы все трое посмотрели на Кендру в кровати. Эминаклонилась и нежно поцеловала Кендру в лоб.
— Моя бедная деточка. Если бы я только могла ее спасти…
Я в первый раз увидел, как Вик прикоснулся к ней, имгновенно понял по его собственническому виду, что все — далеко не такое, какимкажется. Возможно, он был медбратом, но для Эми еще и кем-то особым, интимноблизким.
Вероятно, они почувствовали, как я насторожился — во всякомслучае Вик. Вик снял руку с ее плеча и в благопристойной позе мальчика вцерковном хоре уставился на Кендру сверху вниз.
Эми одарила меня быстрой улыбкой, явно стараясь прочитатьмои мысли.
Но мой интерес тут же угас. Я пришел к Кендре. Нагнувшисьнад кроватью, я взял ее руку и поднес к губам. Сначала я ощущал неловкость подвзглядами Эми и Вика, а затем мне стало абсолютно все равно. Я любил ее, аостальное меня совершенно не трогало. Она была очень бледной, глаза у нее былизакрыты, а ее-лоб покрывала тонкая пленка пота. Голова у нее была вся в белыхбинтах, вроде тех, которые всегда фигурировали в богартовских фильмах, а такжетех, которыми воспользовался Борис Карлофф в "Мумии". Я поцеловал еев губы и окаменел от чудовищности всего этого. Женщина, которую я люблю, лежитпочти мертвая — причем такая рана должна была ее убить — а у меня за спиной,только изображая горе, стоит мать Кендры.
Вошел доктор и сообщил Эми результаты нескольких тестов,проведенных утром. Несмотря на кому, она, видимо, начала реагировать наопределенное стимулирование, которое еще неделю назад никак на нее недействовало.
Эми заплакала, предположительно в знак благодарности, азатем доктор попросил, чтобы его оставили наедине с Кендрой, и мы вышли в холлподождать.
— Вик переезжает к нам, — сказала Эми, — и уже будет там,когда Кендра вернется домой. Круглые сутки рядом с ней будет незамедлительнаяпомощь. Чудесно, правда?
Вик внимательно наблюдал за мной. Презрительная усмешка несходила с его лица. Вид у него был такой, будто он только сейчас обнаружил накаблуке кусочек собачьего экскремента. Не так-то просто быть могучим белокурымбогом. Очень трудно не выпячиваться.
— Так значит, вы знакомы с хирургом Кендры, — сказал я Вику.
— Что?
— Эми упомянула, что он рекомендовал вас ей.
Они переглянулись, и Вик сказал:
— Ну, да, хирург, ага.
Он бормотал, будто кандидатка на звание мисс Америки,отвечающая на вопрос о патриотизме.
— И вы переезжаете туда?
Он кивнул со скорбным видом, как он, вероятно, полагал. Еслибы он только мог как-то убрать эту усмешку!
— Я хочу помочь, насколько в моих силах.
— Как мило.
Если он уловил мой сарказм, то ничем этого не выдал.
Вышел доктор и заговорил округлыми шепотными фразами,уснащенными научным жаргоном. Эми пролила еще несколько слез благодарности.
— Ну, что же, — сказал я, — мне, пожалуй, пора. Тебе ведьнадо побыть с Кендрой без помех.
Я поцеловал Эми в щеку и пожал протянутую руку Вика, которыйпоставил свою хватку с максимальной на среднюю. Ведь и у кусков мяса бываютсентиментальные минуты. Он, даже попытался немножко сыграть роль, наш Вик.
