70
Тоби. День святой Рейчел и всех Птиц
Год двадцать пятыйТоби просыпается прямо перед рассветом. Где-то поблизости кричит львагнец — странный жалобный рев. Лают собаки. Тоби двигает руками, потом ногами: она застыла, как блок цемента. Сырость тумана проникает до мозга костей.
Всходит солнце — жаркая роза поднимается из персиковых облаков. Листья нависших деревьев покрыты крохотными каплями, сияющими в крепнущем розовом свете. Все кажется свежим, словно только что создано: камни на плоской крыше, деревья, паутина, протянутая меж ветвями. Спящая Рен сияет, словно посеребренная. Капюшон розовой накидки окружает овал лица, туман усыпал крохотными шариками влаги длинные ресницы, и Рен кажется хрупким созданием из иного мира, девушкой из снега.
Солнечный луч ударяет прямо в Рен, и она открывает глаза.
— О черт, о черт, — говорит она. — Я опоздала! Сколько времени?
— Ты пока что никуда не опоздала, — говорит Тоби, и обе почему-то смеются.
Тоби проводит рекогносцировку с помощью бинокля. На востоке, куда они собираются идти, не заметно никакого движения, а вот к западу — стая свиней, самая большая, какую Тоби видела до сих пор: шесть взрослых, двое поросят. Они вытянулись вдоль дороги, словно круглые бусины телесного цвета в ожерелье: пятачки опущены, свиньи нюхают землю, будто выслеживают кого-то.
За нами следят, думает Тоби. Может, это те же самые свиньи: затаившие злобу, похоронившие своего товарища. Она встает, машет карабином в воздухе, кричит:
— Уходите! Пошли вон!
Сначала свиньи только пялятся на нее, но стоит ей снять карабин с плеча и прицелиться, они убегают в лес.
— Надо же, они как будто знают, что такое ружье, — замечает Рен.
Сегодня утром ей явно лучше. Она немного окрепла.
— Знают, не сомневайся, — отвечает Тоби.
Они по дереву слезают с крыши, и Тоби ставит чайник Келли. Кругом вроде бы никого нет, но ей не хочется рисковать, разводя костер. Она боится, что дым кто-нибудь учует. Зеб учил: животные бегут от огня, люди — к огню.
Вода вскипела, Тоби заваривает чай. Потом ошпаривает собранный портулак. Эта еда согреет их на первом переходе. Потом можно будет сварить еще супа из оставшихся трех ног париковцы.
Перед уходом Тоби заглядывает в комнату охраны. Бланко уже остыл; воняет еще сильнее, если такое вообще возможно. Тоби закатывает его на одеяло и выволакивает наружу, на раскопанную клумбу. Потом находит на полу нож — там, где Бланко его уронил. Нож острый как бритва. Тоби разрезает перед вонючей рубашки. Белое, словно рыбье, волосатое брюхо. Чтобы поставить точку, надо бы и брюхо вспороть — грифы спасибо скажут, — но Тоби помнит тошнотворный запах потрохов дохлого кабана. Свиньи позаботятся о Бланко. Может, даже примут его как искупительное приношение — простят ее за то, что убила их собрата. Нож Тоби бросает среди цветов. Хорошее орудие, но с плохой кармой.
Они выходят за ворота, и Тоби пихает створку из кованого железа, чтобы закрыть ее. Замок сломан, и Тоби завязывает ворота куском своей веревки. Если свиньи решат устроить погоню, ворота их не остановят — они могут сделать подкоп, — но хотя бы задержат.
Тоби и Рен оказываются за пределами территории «НоваТы». Они идут по дороге, обочины которой заросли сорняками. Дорога ведет через Парк Наследия. Они выходят на поляну, где стоят столы для пикников; лианы кудзу уже карабкаются на бочки для мусора и железные жаровни, на столы и скамьи. Бабочки порхают и пикируют в солнечном свете, который становится жарче с каждой минутой.
Тоби оглядывается вокруг: вниз по склону, на восток, должно быть побережье, а за ним море. К юго-западу — Дендрарий, а в нем ручей, где когда-то дети вертоградарей запускали миниатюрные ковчеги. С этой дорогой должна скоро слиться дорога, ведущая в Место-под-солнцем. Где-то здесь они когда-то похоронили Пилар: точно, вот ее куст бузины, уже довольно высокий, и цветет. Вокруг него жужжат пчелы.
Милая наша Пилар, думает Тоби. Будь ты жива сегодня, ты бы сказала нам что-нибудь мудрое. Что именно?
Впереди слышится блеяние, и по склону на дорогу вскарабкиваются пять… нет, девять… нет, четырнадцать париковец. Серебряные, синие, лиловые. Одна красная с волосами, заплетенными во множество косичек. А за овцами — мужчина. В белой простыне, подпоясанный веревкой. Совершенно библейская картина; у него даже посох есть, наверняка для того, чтобы подгонять овец. Увидев Рен и Тоби, он останавливается, поворачивается к ним и молча смотрит. На нем темные очки; и еще у него есть пистолет-распылитель. Дуло небрежно опущено, но расчет явно на то, чтобы пистолет увидели. Солнце бьет мужчине в спину.
Тоби стоит неподвижно, руки и скальп у нее чешутся. Может, это один из тех больболистов? Он из нее решето сделает, не успеет она и винтовку на него направить; солнце — в его пользу.
— Это Кроз! — кричит Рен.
Она бежит к нему, протягивая руки, и Тоби остается только надеяться, что Рен не ошиблась. Похоже, что нет, потому что мужчина позволяет себя обнять. Он роняет пистолет-распылитель и посох и крепко обнимает Рен, а овцы вокруг мирно щиплют траву.
71
Рен. День святой Рейчел и всех Птиц
Год двадцать пятый— Кроз! — говорю я. — Не может быть! Я думала, ты умер!
Я говорю прямо в его простыню, в которую вжато мое лицо, потому что мы очень крепко обнимаемся. Он молчит — может быть, плачет, — так что я говорю: «Наверное, ты тоже думал, что я умерла» — и чувствую, что он кивает.
Я отпускаю его, и мы смотрим друг на друга. Он пытается ухмыльнуться.
— Где ты взял простыню? — спрашиваю я.
— Кругом куча кроватей, — отвечает он. — Это лучше, чем штаны, — гораздо прохладнее. Ты не видала Оутса?
В голосе звучит беспокойство.
Я не знаю, что сказать. Я не хочу портить нашу встречу такой ужасной новостью. Бедный Оутс, висит на дереве с перерезанным горлом и без почек. Но я гляжу Крозу в лицо и понимаю, что ошиблась: он беспокоится обо мне, потому что уже знает, что случилось с Оутсом. Они с Шекки шли по тропе впереди нас. Наверняка, услышав мой крик, они спрятались. Потом они, видимо, слышали еще крики — много разных криков. Потом, позже — потому что они, конечно, вернулись на то место посмотреть, — они должны были услышать ворон.
Если я скажу, что нет, он, скорее всего, станет притворяться, что Оутс еще жив, — чтобы меня не расстраивать.
— Да, — говорю я. — Мы его видели. Ужасно жалко.
Кроз смотрит в землю. Я думаю, как бы поменять тему.
Вокруг нас париковцы жуют траву, и я спрашиваю:
— Это твои овцы?
— Да, мы стали их пасти, — отвечает он. — Мы их вроде как приручили. Но они все время убегают.