Эдди увели в машину, Каролина шла рядом.
Открылась задняя дверца. Боман оглянулся, пригнулся, чтобы не удариться, и устроился на прорезиненном сиденье.
Дверца захлопнулась, и стало тихо.
Эдди смотрел в окно, на Каролину. На запястьях у него позвякивали наручники.
Теперь он был свободен.
65
Берлин
Люстгартен – так называется парк перед Музеем древностей в Берлине. Это больше, чем огромный зеленый газон. Между Люстгартеном и музеем по одну сторону и Берлинским кафедральным собором по другую пролегает улица под названием У-Люстгартен.
В тот день она была оцеплена полицией, как со стороны парка, так и со стороны собора. Полицейские мотоциклисты, следившие за движением в прилегающих кварталах, отгоняли от музея испуганных туристов.
В Музее древностей открывалась выставка, что-то античное. На церемонии присутствовали два греческих министра и несколько американцев. Остальные гости – немецкие политики и бизнесмены, в том числе и с двусмысленной репутацией. После открытия планировался банкет.
Ральфу Ханке не следовало сюда приезжать. Он вообще не бывал на людях после смерти Гектора Гусмана, но на этот раз был вынужден сделать исключение во избежание лишних вопросов и подозрений. И это Ханке настоял на оцеплении.
Он стоял в толпе гостей в холле – помещении высотой в два этажа, с колоннами и статуями вдоль стен – и вел светскую беседу с бокалом шампанского в руке. Но его лучезарная улыбка скрывала невыразимую скуку. Телохранители держались рядом. Тут же, в толпе, сновали около десятка тщательно проверенных – как и весь присутствующий в зале персонал – фотографов. Ральф Ханке позаботился о том, чтобы попасть на как можно большее количество снимков в газетах.
Он знал, что паранойя пройдет и страх уляжется. Понимал, что опасность существует прежде всего в его голове. В действительности ее не то чтобы совсем нет, но она не так велика.
Заискивающе улыбаясь, к нему приближался политик местного значения. Ральф кивнул стоявшему рядом мужчине и вместе со своими людьми вышел из зала.
Несколько минут спустя он любовался Люстгартеном из тонированного окна своего лимузина. Машина свернула вправо, на Унтер-ден-Линден. Полицейский на мотоцикле держался рядом. Он должен был сопровождать Ханке до самого Тегеля – аэропорта, где Ральфа уже ждал самолет на Мюнхен.
Они выехали к Бранденбургским воротам и свернули на улицу 17 июня. Пуленепробиваемый лимузин набирал скорость. Мотоцикл – тоже. Внезапно он приблизился к машине, и Ральф заметил в руках полицейского что-то маленькое и круглое, похожее на клубок. В следующий момент полицейский протянул руку и с силой прилепил «клубок» – вблизи больше походивший на комок глины – к стеклу лимузина. А потом из окна машины впереди высунулась женщина, которая размахнулась и бросила под левое переднее колесо лимузина утыканный шипами коврик.
Дальше все происходило быстро. Покрышка прокололась, мотоциклист притормозил и исчез позади машины. Ральф Ханке открыл было рот, собираясь что-то сказать, но не успел.
Бронированный лимузин отбросило вправо, на велосипедную дорожку. Он врезался в дерево на аллее и встал. Ральф отрешенно уставился на отверстие, образовавшееся в том месте, куда мотоциклист прилепил «клубок». Потом он перевел взгляд на шофера – тот лежал лицом на руле. Телохранитель на переднем сиденье с окровавленным лицом растерянно оглянулся на шефа и вытащил пистолет. В тот же момент его голова взорвалась фонтаном крови.
Полицейский приблизился и снял шлем.
– Сейчас ты умрешь, Ральф Ханке, – сказал Лешек Смялы и, выдергивая предохранители, одну за другой забросил в разбитое окно лимузина две ручные гранаты.
Одну из них Ханке поймал. Он не знал, что с ней делать, и поэтому подбросил ее вверх. Она взорвалась в нескольких сантиметрах от его лица. Одновременно с другой, лежавшей у него на коленях. Лешек видел, как лимузин дернулся и сдвинулся с места. Он был бронированным, поэтому сила взрывной волны оказалась целиком направленной вовнутрь.
Соня и Майлз наблюдали за происходящим из машины, припаркованной на безопасном расстоянии. Смялы направился к ним и устроился на заднем сиденье. Машина выехала на Тиргартенштрассе. Золоченая статуя на Колонне Победы сверкала в лучах солнца.
66
Стокгольм
Йенс выехал из города, и София открыла окна в машине. Воздух был теплым, и солнце припекало с чистого неба – голубого, несмотря на семь часов вечера.
Мальчики дремали на заднем сиденье. Теперь они были вместе – Альберт, Йенс и София – как одна семья. А Майлз, Санна и Каролина заходили к ним в гости, когда хотели, то есть почти каждый день. Так оно и останется впредь. Отныне и навсегда они – одна команда.
Эдди дали семь лет. Но он, конечно, выйдет раньше, потому что будет вести себя примерно. Недавно они виделись, и он был в прекрасном настроении. Бергер навещала его при малейшей возможности. И так оно, вероятно, и будет вплоть до того дня, когда Боман выйдет за тюремные ворота. Ну а дальше они тем более будут вместе.
Машина въехала во двор Ивонны и Тома. Собака Рат набросилась на нее с лаем. Вышел Том – загорелый, пахнущий одеколоном. Улыбающийся, как будто в мире все происходит так, как и должно быть. Таков был Том – легкий в общении, приветливый и погруженный в социальную жизнь. И при этом нисколько не балабол. Сейчас он был счастлив, разговаривая с Лотаром на школьном немецком.
София прошла на кухню и поздоровалась с матерью. Задержала ее в объятьях на несколько секунд. Ивонна странно вздохнула, как будто сбросила с себя какую-то тяжесть или освободилась от боли.
– Помоги мне с салатом, – попросила она.
Хотя салат был готов и стоял в холодильнике, накрытый пленкой.
Все сели за обеденный стол. Дверь на веранду осталась открытой. Был обычный воскресный полдень, члены семьи один за другим возвращались домой. Когда наконец все были в сборе, время остановилось. Как будто отныне ничего не должно было происходить.
Но жизнь продолжалась. Альберт и Лотар отныне были неразлучны. Не сказать чтобы особенно радостны, но настроены оптимистично. Им требовалось время, чтобы оправиться, прийти в себя. Есть раны, которые не лечатся, с ними придется сжиться.
Йенс сидел, развалившись и положив руку на спинку стула Лотара, прикрыв левое колено салфеткой. Он смеялся.
София перевела глаза на мать. Та слушала, что говорит Альберт, а потом встретила взгляд дочери – и выражение ее лица изменилось. Ивонна улыбнулась, сжав губы и чуть приподняв брови. «Все позади, София, – говорили ее глаза. – Теперь ты справишься. Тебе больше нет необходимости прятаться».
Ее дочь опустила голову и посмотрела на свои колени. Теперь она была свободна. Но она не могла принять своей свободы, как бы того ни хотела, потому что была не в силах забыть другую жизнь, к которой успела привыкнуть. Та, полная опасностей, вынуждала прятаться и всегда быть начеку. Но она была навязана Софии и теперь должна остаться в прошлом.
