Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
В целом дневники, свидетельства очевидцев, письма демонстрируют довольно высокую степень экзальтации в ночь перед вылетом на задание и утром перед самым вылетом. Она подогревалась самыми разнообразными мыслями – о себе, стране, родных и близких, бусидо, враге… Удивительно, но пилоты редко высказывались в духе яростной ненависти к врагу – она была прежде всего у тех, чьи близкие пострадали от американских бомбардировок японских городов, у многих она усилилась после Хиросимы и Нагасаки. Кувахара Ясуо писал об обуревавших его, молодого курсанта, измученного суровой подготовкой и томительным ожиданием, чувствах: «В ночь на 3 августа я ворочался на койке. Я больше не боялся смерти. Хуже было ожидание. Последняя надежда умерла. В каком бы бедственном положении ни находилась наша страна, по моим оценкам, капитуляция не должна была случиться еще несколько месяцев. Если не будет произнесен последний приказ… Если этого не произойдет в ближайшее время, я могу легко уйти – острый нож и безболезненные порезы на запястьях. «Нет ничего почетного в смерти за потерянную идею. Ничего почетного…» Эти слова [сказанные ему накануне крестьянкой. – Д. Ж.] зазвучали снова так же четко, как тогда в госпитале. Нет, я больше не стану ждать и страдать за потерянную идею. Я уйду легко… чтобы избежать тяжелого пути. Но нет, нет… Ведь тогда я опозорю свою семью. Черт с ней с идеей, но семью позорить нельзя. Подожди, Кувахара. Сядь и подожди. Стисни зубы. Сожми кулаки. Извергай проклятия. Моли Бога.
Проклинай его, если это тебе необходимо. Но жди. Не допускай бесчестья! Не допускай бесчестья! Держись в небе, борись с врагом… Пока не придет приказ! Да, борьба сейчас – это самое лучшее. Единственное». После того, как автор мемуаров увидел своими глазами последствия атомной бомбардировки Хиросимы, он записал в дневнике: «Я попытался поймать другую станцию и услышал «Светлячка» (мелодию доброго старого времени). Затем знакомый голос произнес: «Уважаемые японские пилоты. Это Сайпан. Я такой же японец, как вы. В настоящий момент я вдалеке от ужасов войны. Здесь мир и тишина. А вы разве тоже? Так зачем, друзья, вы должны продолжать бессмысленно гибнуть в боях? Вы, доблестные камикадзэ, которые каждый день жертвуют собой. Ради чего? Зачем вы становитесь жертвами? Почему вы должны умирать?» Голос продолжал спрашивать, поняли ли мы, что сегодня случилось в Нагасаки! Америка, говорил он, может предложить вам только одну альтернативу – капитуляция или уничтожение. «Знаете ли вы, что ваши матери, жены, сестры и дети голодают сейчас из-за дьявольских амбиций некоторых людей в Токио?»
Для того чтобы сдаться, нам нужно было лишь помахать крыльями перед американским летным полем. «Я снова выйду в эфир через два часа», – сообщил нам голос. Затем зазвучала популярная в Японии песенка «Старый дом в Кентукки». Много раз я испытывал тоску по таким песням, желание перестать воевать. Много раз мне казалось, что нет ничего важнее мира. Мира любой ценой. Доходило даже до того, что я планировал побег из Хиро. Но в любом таком плане серьезной проблемой становилось топливо. Я хотел ночью оглушить охранника и надеть его форму, чтобы перенести топливо ведрами из хранилища к своему самолету. Если бы кто-нибудь застал меня за этим занятием, я сказал бы, что на складе образовалась течь и мне приказали просто перенести бензин. Поднявшись в воздух, я направился бы в Сайпан, и уже никто не мог бы остановить меня. В этом я был уверен.
Но сейчас… глядя на смерть и разрушения, царившие в Хиросиме, узнав, что враг уничтожил Нагасаки… Да, пусть голос по радио говорил правду, но мне хотелось перегрызть этому человеку глотку. Я ненавидел врагов. Появись сейчас в небе американский самолет, я сделал бы все, чтобы его уничтожить. Моя жизнь уже не имела никакого значения».
Кувахара не знал, что несколькими днями ранее японская подводная лодка под командованием одного из опытнейших подводных асов Хасимото Мотицура, несшая на борту несколько «человекоторпед» кайтэн (до сих пор загадка, использовались ли они при этой атаке), потопила американский тяжелый крейсер «Индианаполис», за три дня до своей гибели доставивший на остров Тиниан ядерные заряды. Если бы эта роковая для американцев встреча состоялась ранее – конечно, это не спасло бы империю от поражения, но десятки тысяч жителей двух японских городов остались бы живы… Кстати, именно одному из уцелевших камикадзэ принадлежит фраза, подхваченная репортерами после войны. Летчик не стал пытаться объяснить или оправдать свои действия и поступки своих собратьев по корпусу. Он просто сказал в ответ на заявления американских военных о негуманности использования камикадзэ и о том, что эта тактика является варварской – «неужели атомная бомба более гуманна?» В этом его горячо поддержал честный и прямой американский адмирал Уильям Лихи, заявивший, что именно США опустились до «этического стандарта варваров Средних веков».
Но так или иначе, для каждого камикадзэ сомнения когда-либо заканчивались, и для многих наступал их День. Как правило, перед вылетом летчики последний раз завтракали (обедали, ужинали). Трапеза могла состоять из различных блюд – от супа с рисовыми колобками, морепродуктов (соленой и сушеной рыбы, каракатицы), соевого творога тофу и бобовой пасты мисо до сухого пайка из тех же рисовых колобков (такой рацион из 8 рисовых шариков назывался бенто, его давали с собой в полет, ведь путь до цели мог оказаться длительным).
Как правило, летчики помогали механикам заранее готовить свои машины к вылету, освобождая их от не слишком нужных деталей, которые могли пригодиться будущим пилотам и ремонтникам. Уже на самой взлетно-посадочной полосе проводилась последняя церемония прощания, которая не раз попадала в объектив кинокамеры и была достаточно подробно описана очевидцами. Летчики повязывали белые налобные повязки из ткани (хатимаки), на которых часто было изображение восходящего солнца с лучами, а также разные надписи наподобие «семь жизней за императора!». Повязки были напоминанием о самурайских временах, когда они надевались под шлем, дабы пот не заливал в бою глаза (самая распространенная версия их предназначения). На летном поле накрывался небольшой столик с белой скатертью, на котором стояли несколько чашечек с сакэ. Их подавали перед стартом каждому пилоту, и пилоты, поклонившись, выпивали их. Часто этот ритуал проводили лично командиры частей, а при возможности – и сам основатель корпуса камикадзэ Ониси Такидзиро или командующий 5-м воздушным флотом, в состав которого входили морские камикадзэ, вице-адмирал Угаки Матомэ. При этом каждому летчику пожимали руку, желая успешно спикировать на цель. Кинокамера фиксировала молодые лица – смеющиеся и мрачные, немного растерянные и сосредоточенные. Впрочем, в последние недели войны церемонию сокращали или вовсе отменяли. С собой в последний полет камикадзэ брали самые разные вещи – фотографии родных, игральные карты, талисманы, приносящие удачу, подарки родных. Среди последних выделялись сэннинбари – «пояса тысячи стежков», которые шили матери летчиков, просивших встреченных ими молодых девушек сделать один стежок. В результате получалось уникальное по кропотливости и трогательности изделие, о котором нередко вспоминали летчики в своих последних стихах:
Теперь, отправляясь в последнюю атаку, Я никогда не почувствую Себя одиноким. Так как пояс моей матери Надежно повязан на мне.
Из последнего письма лейтенанта Мацуо Томио (
1924–1945)
Перевод А. Фесюна Летчикам нередко вручался короткий меч вакидзаси в ножнах, что символизировало несокрушимый боевой дух самурая. Внешне летная форма камикадзэ не отличалсь ничем, кроме пуговиц с выбитыми на них изображениями цветов вишни. Перед вылетом камикадзэ, как правило, оставляли родственникам обрезок ногтя и прядь волос, помещая их вместе с последним письмом в деревянную нелакированную шкатулку. Эти реликвии могли использоваться для символического погребения воина в храме Ясукуни, где также устанавливалась медная поминальная табличка с именем погибшего и ставшего гунсином – «военным божеством-покровителем». С собой на последнее задание нередко брали и вовсе необычные вещи – так, несколько водителей человеко-торпед взяли с собой урны с прахом товарищей, умерших на берегу и не дождавшихся гибели в бою, чтобы они тоже символически и духовно поучаствовали в битве с врагом. Подобный случай в авиации описывает капитан первого ранга Накадзима. В штаб его 765-й воздушной группы, размещенной на Тайване, пришла женщина по имени Кусанаги Мисао, сын которой хотел стать камикадзэ, но умер до окончания летных курсов. Теперь его прах и прядь волос взял с собой другой летчик, который с гордостью повязал шарф с надписью «Молюсь за прямое попадание. Мисао».
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
