– Кто-кто?
– Ранушитель. Нарушушитель. – Мои губы складываются в безрадостный оскал, я пытаюсь отразить прущую наружу тарабарщину. – Смотри! – рычу я и взмахиваю рукой с теле-фоном.
– Ну, и кому же ты на самом деле собрался звонить?
– Я покажу тебе монер! Номер!
– Снова фокусничаешь? Парень, тебе место на сцене.
Я тычу в него мобильным, но амбал лишь еще больше выставляет живот вперед. Пока я собираю с силами, чтобы приказать ему «Набирай сам!», телефон вдруг начинает громко распевать, желая нам счастливого Рождества. На мгновение я не понимаю, почему это номер на экранчике выглядит знакомым – а потом понимаю, что это Марк.
Нажимая кнопку принятия звонка, я едва не роняю телефон – руки дрожат от нетерпения.
– Где ты?
Вопрос этот мы задаем друг другу синхронно, и Марк заливисто смеется.
– Явз Дании! – выдавливаю я, боясь, что это рассмешит его пуще прежнего. – Где ты?
– Здесь.
– Нина дошу титьсей час! – умоляю я, и колокольчик – устройство в белом пластиковом ящичке над дверью, по крайней мере, – начинает звенеть.
Охранник немного приоткрывает дверь. Марка мне не видно, но я слышу его голос:
– Саймон там?
– Я здесь, Марк! Этот идидиот дудумает, что я брагитель, прикинь? Он меня не пускает!
Хоть слова мои главным образом направлены на охранника, реагирует на них Марк. Он начинает смеяться – как-то уж слишком истерично, – а потом исступленно (быть может, из-за своей веселости) кричит:
– Помогите кто-нибудь! Они поймали Саймона Ли Шевица! Они его не пускают!
– В этом нет необходимости, сынок, – смущенно бормочет охранник. – Не сходи с ума.
– Помогите! Помогите! – Упрек лишь раззадоривает Марка. – У них там Саймон Ли Шевиц, они схватили его!
– Ну что, похожи мы на перступников? – взываю я к амбалу. – Стали бы мы так себя вести? Опомнись уже!
– Помогите же КТО-НИБУДЬ! – Крики Марка крючьями вонзаются в уши. – Его тут СХВАТИЛИ, а у него на носу ДНЮХА!
Охранник поворачивает свою тупую голову ко мне, все еще загораживая проход.
– Это правда? – Я едва могу разобрать его за воплями Марка.
– Да, черт возьми! Пусти меня уже!
Не знаю, из-за чего он меняет решение – то ли из-за моей настойчивости, то ли из-за стараний Марка, то ли еще почему-то, – но медленно, словно вдруг набрав лишний вес, оборачивается и распахивает дверь.
– Беги, пока я не передумал, – говорит он мне, затем обращается к Марку: – Вот он, твой Саймон. А теперь убавь громкость. Райончик тут тихий.
Я едва успеваю выскользнуть наружу, и дверь захлопывается за моей спиной. Марк явно хочет что-то сказать, но выжидает, и в молчании мы доходим до самой Гауэр-стрит.
– Это было весело, – говорит он у станции.
– Что? – мой голос звучит довольно резко.
Он не отвечает, и тогда я спрашиваю:
– Что случилось после того, как ты убежал?
– Я упустил их из виду.
– Ты не знаешь, кто это был?
– Не-а.
– А как они выглядели?
– Как и он, – говорит Марк, тыча большим пальцем куда-то через плечо. Я оборачиваюсь – на улице пусто. Мне требуется несколько мгновений, чтобы понять:
– Ты о том типе, что не выпускал меня?
– Да, о нем.
– Сильно похож?
– Не уверен. Я его еле-еле рассмотрел. Он скорчил рожу!
Я решил не спрашивать, какого рода рожу, несмотря на внезапный иррациональный страх того, что Марк действительно видел охранника. Мысль подтакивает меня еще раз убедиться в том, что улица все еще пуста.
– Этот клоун идет за нами? – спрашивает Марк.
– Я никого не вижу, – я делаю все, что в моих силах, чтобы этими словами закрыть тему, но все же не сдерживаюсь и добавляю: – Знаешь, хватит с меня пока клоунов.
– Клоунов? Ты же не о Табби?
– И его с меня пока хватит.
Весь оставшийся путь до станции Марк молчит. Выпуклые зеркала у турникетов раздувают его лицо, на котором – не то недоверие, не то упрек; понять трудно, коль скоро он не произносит ни слова.
Когда мы спускаемся на платформу, в дальнем конце которой несколько подвыпивших гуляк, явно с какой-то вечеринки, водят шаткий-валкий хоровод и раздувают «тещины языки», его молчание вынуждает меня сказать:
– Когда я говорил о клоунах, я думал о цирке.
– Приехал цирк? Мы пойдем?
– Тебе так понравилось увиденное, что ты хочешь больше?
– А ты разве нет?
– Мне хорошо и так.
Теперь не остается сомнений в том, что выражение его лица – недоверчиво-сердитое.
– А я думал, тебе нравится Табби!
– Не понимаю, как он со всем этим связан.
– Очень просто. – Марк издает неуверенный смешок. Аккомпанементом его словам служат дудящие звуки и бумажный шелест «тещиных языков». – Он – это то, что мы видели.
– Ты про его фильмы?
Когда Марк кивает, смеюсь и я.
– Прости. Я почему-то подумал, что ты говоришь про то представление в цирке.
– Почему? Я же совсем не то имел в виду.
– В чем-то он похож на тех клоунов, не находишь?
– Ну, не знаю даже. – Марк снова хихикает. – Мы же так на них и не посмотрели.
– В смыслеле? Ты этото о чем?
Я не могу сказать, поражен ли он вопросами – или тем, что я выговариваю гораздо больше слогов, чем нужно.
– Ну ты даешь, Саймон! Мы же так туда и не попали.
Он явно разыгрывает очередную шутку, но у меня это, на удивление, не вызывает недовольства.
– Почему же – не попали?
Он улыбается мне так, будто это я сейчас над ним подшучиваю.
– Мы исходили тогда весь парк, как какой-нибудь лабиринт. Цирка нигде не было. Потом позвонила мама и подобрала нас.
Я чувствую, будто все кругом – широкая улыбка Марка, необъятное холодное дыхание приближающегося поезда, раскачивающиеся в хороводе гуляки, плюющиеся «тещиными языками» словно в попытке изобразить лягушек – вот-вот исчезнет. Как мираж, который уже не выдерживает собственного притворства. Я хватаюсь за память – как за соломинку, способную меня спасти.
– Погоди-ка, Марк. Она же спросила тебя тогда, понравилось ли тебе. И ты ответил: «Да, было смешно».
– Да, так и было. Но я говорил про фильм. Фильм с Табби.
– Вот как, – мои слова уносит поток воздуха, мчащийся впереди поезда. Из-за грохота колес я и сам их едва слышу. Бездумно следую за Марком в вагон. Пока он сидит напротив, я все жду, что он начнет широко улыбаться – ага, Саймон, старик, славно я тебя разыграл? – но натыкаюсь лишь на его не по-детски обеспокоенный взгляд.
