Тот ревел и скалился, словно дикий зверь. Несмотря на численное превосходство, англичанам становилось страшно при мысли о том, что им придется сразиться с ним.
— Мы одержим победу в этой битве, — добавил я, понимая, что это невозможно.
Сигурд улыбнулся. Его глаза, вместившие голубой океан, ярко сверкнули под козырьком шлема.
— Ты был предан мне, Ворон, — сказал ярл. — Пусть так будет и сейчас. Сделай то, о чем я прошу.
Я угрюмо стиснул зубы.
— Или ты все-таки остался англичанином? Таким же, как они? — спросил он и указал на орущих уэссексцев, которые собирались снова двинуться на нас.
— Я норвежец, господин! — гневно воскликнул я. — Я волк! Если мне суждено умереть здесь, то я готов!
— В таком случае кто расскажет об этих храбрецах? — спросил Сигурд. — О том, как они провели свои последние мгновения в этом мире? Ты будешь великим воином, Ворон, а эти люди уже давно стали такими. Только посмотри на них.
Я взглянул на Свейна Рыжего, непоколебимого как скала, на Брама, рычащего не хуже голодного медведя. Рядом с ними стоял старый Асгот, неподвижный и зловещий, и братья Бьорн и Бьярни, оба веселые, но очень опытные бойцы. Даже англичанин Пенда!.. Сигурд говорил правду. Все они были великими воинами, а я тщеславно возомнил, что достоин находиться среди них.
Лицо ярла смягчилось.
— Доберись до Флоки. Он ждет у кораблей. Вы должны вернуться домой и рассказать о том, как сражались эти храбрецы, — сказал он. — Как косили англичан, будто траву. Неужели скальды не прославят их подвиг из-за пустой гордости одного мальчишки?
Эти слова больно ужалили меня. Крики англичан становились все громче. В ответ им норвежцы стали дружно распевать: «Один! Один! Один!»
— Подумай о девчонке, — добавил Сигурд, перекрывая гул, и кивнул на Кинетрит. — Есть и другое средство достичь бессмертия, парень. Возьми девчонку! Всади свое семя ей в чрево. Воспитай детей, и пусть они растут рядом с тобой. Живи, Ворон.
Сигурд на мгновение задержал на мне взгляд, развернулся и издал боевой рев, в котором утонули все остальные голоса. Ярл двинулся на врага. Волчья стая последовала за ним, а я бросился к Кинетрит.
Глава двадцатая
Я полоснул мечом по бородатой шее, и мы вырвались на свободу. Кусты шиповника царапали руки и лица, ослепляли нас и замедляли продвижение, но я грубо тащил Кинетрит вперед. Атака Сигурда застала англичан врасплох. Кровавый хаос скрыл наше бегство, но один всадник, находившийся позади остальных, заметил нас и поскакал прямо через заросли наперерез. К счастью, его лошадь нас не видела. Когда мы выскочили из густого вереска, она испуганно поднялась на дыбы. Я ударил ей в брюхо щитом. Лошадь заржала, повалилась на бок и подмяла под себя всадника. Мы побежали дальше, надеясь на то, что остальным уэссексцам, полностью поглощенным битвой не на жизнь, а на смерть, нет дела до нас. Вот уже второй раз мы с Кинетрит оказались беглецами в английских лесах.
Шум битвы затихал вдали, приглушенный бесчисленными древними деревьями. Мы остановились перевести дыхание у старого дуба. Я не мог больше удерживать обжигающий стыд, переполняющий мой желудок, и меня вырвало.
— Мне надо быть там! — воскликнул я, отплевывая горечь. — Что я делаю?
— Тише, Ворон, — зашипела на меня Кинетрит, а потом согнулась и постаралась отдышаться. — Люди моего отца тебя услышат.
Девушка, перепачканная с ног до головы кровью брата, была похожа на дикого зверя.
— Я принадлежу братству, Кинетрит! Я должен был оставаться с ними, а не бежать, как затравленный зверь. Как трус!
Она шагнула вперед и ударила кулаками мне в грудь.
— А мне что делать? Тоже сражаться, да? Разве я воин? Ты, наверное, очень храбрый, дерешься, словно голодный зверь! — Кинетрит чуть отступила и вытерла лицо, размазывая по щеке кровь Веохстана. — А как же я? Взгляни на мою прекрасную кольчугу, на острый меч, шлем и кожаную куртку. — Она сжала в кулаке ткань платья, пропитанную кровью. — Взгляни, Ворон! Я должна вернуться туда, сразиться с теми, кого предала сегодня, а потом помешать им изнасиловать меня?!
— Один сочтет меня трусом, Кинетрит, — сказал я со слезами на глазах. — Без своих товарищей я ничто.
Шум битвы теперь был уже совсем слабым, однако время от времени ветер приносил особенно громкий крик или лязг железа.
— В таком случае мне не нужно было предавать своего отца, — пробормотала Кинетрит и отвернулась от меня.
Почему мы, мужчины, такие глупые? Видит Фрейя, порой по сравнению с нами бараны кажутся верхом сообразительности. Эта красивая девушка ради меня рисковала всем. Одна проскакала верхом много миль, переплыла через быстрый Уай, и все это ради того, чтобы предупредить о вероломстве собственного отца. Теперь ее обожаемый брат убит, она промокла насквозь от его крови, а я рассуждал о чести. Мы, мужчины, знаем, как убивать, и уверены в том, что это делает нас великими. Но женщинам дано сокровенное знание боли рождения жизни. Быть может, именно поэтому они острее ощущают ее утрату. Женщины хоронят мужчин и продолжают жить. В этом они гораздо мужественнее нас.
Я подошел к ней и снял шлем. Девушка обернулась.
— Прости, Кинетрит. Покуда дышу, даже потом, в следующей жизни, я буду помнить то, что ты сделала для меня. Для нас. — У меня сдавило горло. — Клянусь Отцом всех, я не брошу тебя, Кинетрит. Если ты об этом попросишь, то я перережу собственное горло и тем самым закрою себе дорогу в Валгаллу.
— Ворон, неужели всегда нужно говорить о смерти? — спросила Кинетрит, и у нее по щеке скатилась слезинка. — А что насчет жизни?
На это у меня не было ответа.
— Пошли, — сказал я, надел шлем и взял Кинетрит за руку. — Мы должны добраться до твоего отца, прежде чем он уплывет за море.
Может, ей тоже требовались ответы, а может, больше некуда было деваться, но Кинетрит пошла вместе со мной.
* * *
Ночь мы провели в рощице стройных берез. Их белая грубая кора выглядела сухой, но в трещинках и разломах сохранились капли последнего дождя. Старый Асгот научил меня, что такие деревья насыщены женской чистотой, особым волшебством, которое, по его словам, способно защитить человека от ведьм.
— Главное, чтобы они спрятали нас от англичан, старик, — пробормотал я, когда мы с девушкой строили укрытие из ветвей граба и папоротника.
Ночной лес оживал. Всевозможные твари выходили на охоту. Мы спали чутко и тронулись в путь еще до рассвета, с пустыми желудками и ноющими от усталости ногами. Во влажном лесу царила тишина. Я морщился всякий раз, когда гремели мои доспехи, хотя от этого было никуда не деться. Глаза Кинетрит оставались сухими, но в ее прекрасных чертах появилось что-то дикое, напоминающее мне сокола. Веохстан погиб, его кровь была на ней, но она упорно шла вперед. Мне, обремененному доспехами, с трудом удавалось за ней поспевать.
