Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
* * *
Когда его мастерская опустела, Орешник стал выбираться сам. В те годы уехать из страны можно было только по израильскому вызову. Хотя евреем он не был, израильский вызов раздобыл, подал документы на воссоединение с «любимой тётей» в Реховоте и через некоторое время получил разрешение. Уезжал он с минимальным багажом – всё самое ценное уже было там, за бугром. На таможне его пытались потрясти – знали, что у него должны быть ценности, но ничего не нашли и с горечью отпустили. Прилетел он в Вену, а оттуда прямиком в Париж.
Про русский авангард коллекционеры и искусствоведы на Западе конечно знали и такие мастера, как скажем Шагал или Кандинский, которые вовремя из Совка уехали, были широко известны и работы их стоили баснословные деньги. А вот о тех, кто остался в Совке, лишь слышали, работ их видели мало, а потому цены были пока невысоки. Вот тут умный Орешник сообразил, что спрос на каждого художника сам по себе не возникнет и его надо создавать. Чем больше спрос, тем выше стоимость. Подъёмом спроса он и занялся.
Поселился он в Париже на Бульваре Пуасоньер в просторной квартире. Несколько месяцев потратил, чтобы вернуть от дипломатов и журналистов свою коллекцию и затем стал наводить связи с галерейщиками, торговцами искусства, искусствоведами и музеями. Его коллекция открывала многие двери. Несколько картин, на какие цены уже были высоки, продал и на вырученные деньги стал организовывать выставки своей коллекции в Германии, Италии, Англии. Выпускал каталоги, писал статьи о русском авангарде – короче говоря, повёл мощную кампанию маркетинга и она стала приносить плоды. Например, Чашник, которого знали на Западе сравнительно мало, благодаря Леону стал известен, о нём начали появляться исследования, печатали репродукции, появились подражатели. Так, мало-помалу при активном участии Леона русский авангард стал входить в моду. Цены пошли вверх и кое что он стал продавать за весьма приличные деньги. Жил на широкую ногу, водил дружбу с элитой и вообще создавал себе репутацию эксперта и знатока искусства, впрочем, вполне заслуженную.
Мы с ним постоянно переписывались, он присылал мне каталоги выставок, вырезки из газет и журналов. Однажды он написал, что хотел бы перебраться в Америку, почему – не пояснил. Были, наверное, у него какие-то личные причины, а может чувствовал, что американский рынок более податливый на авангард. Я ответил: «приезжай, чем могу – помогу» и в конце 1980 года он мне позвонил из Парижа и сказал: «Встречай!»
* * *
Я стоял в группе встречавших рейс из Парижа компании PanAm. Вдруг толпа заколыхалась, зашумела, все стали показывать пальцами. Редко когда в Нью Йоркском аэропорту Кеннеди везло увидеть подобное зрелище. В дверях из таможни появилась фигура Орешника до боли напоминавшая знаменитый во весь рост портрет Шаляпина работы Кустодиева – распахнутая доха на медвежьем меху с отворотами, модные туфли, цветной шёлковый шарф, бобровая шапка на гордо вскинутой голове и на поводках две огромные русские борзые: Маша и Глаша. Рядом с ним шла довольно привлекательная молодая женщина, которую он мне представил, как его подругу Нику. Сзади носильщики катили тележки с чемоданами и пакетами. Вся эта красочная группа: Ника, чемоданы, собаки, сам Орешник и я за рулём с немалым трудом втиснулись в мой Понтиак, какие-то тюки привязали на крышу и поехали ко мне домой.
Мы с женой, сыном и новорожденной дочкой жили в двух часах от Нью Йорка в маленьком домике. Одну комнатку мы отдали Орешнику и его подруге, собаки расположились на кухне, чемоданы и тюки мы распихали где только смогли и вот таким образом в тесноте, но не в обиде, мы вместе прожили полгода. Где-то через месяц после их приезда, пришёл ценный багаж – к дому подъехал грузовик и оттуда выгрузили с десяток ящиков. Леон коротко сказал: «Коллекция». Пришлось мне из гаража убрать свою машину и всё это богатство мы туда затащили. Мой домик, купленный в те годы, смешно сказать – за 47 тысяч долларов, с этими ящиками сразу стал стоить несколько миллионов, но кроме Орешника и меня никто про это не знал, ну может ещё Ника.
Леон хотел остаться жить в Америке, но это было совсем непросто. Мы наняли иммиграционного адвоката и он стал доказывать, что таланты Орешника настолько уникальны и ценны, что Америке он нужен позарез. Адвокат сказал, что с Никой будет сложнее и единственным решением для неё было бы стать его женой. Орешник ответил по-ленински: «женой – так женой». Тогда мы поехали к мировому судье, он их обвенчал и в тот же вечер устроили маленькую свадьбу. Через пару месяцев адвокат свои деньги отработал, разрешение на жительство было получено и молодые стали обладателями «зелёных карточек».
Эти полгода, что они жили в нашем доме, Орешник времени не терял. По нескольку раз на неделе ездил в Нью Йорк, встречался с галерейщиками, критиками, писал письма, звонил по телефону. Мне приходилось немало помогать, так как английского он не знал, а его немецкий и французский в Америке не слишком были полезны. Иногда он что-то продавал через галерейщиков. Один ящик, в котором была скульптурная композиция работы Татлина, уехал в Швейцарию. Как-то он вернулся из Нью Йорка очень возбуждённый и сказал, что через неделю летит в Лугано на встречу с бароном Тиссеном. Когда вернулся, рассказал, что дело сделано, договорились, контракт подписан и барон покупает у него много работ русского авангарда. Число ящиков у меня в гараже стало уменьшаться, а банковский счёт Леона увеличивался. К лету семья Орешников с псами купили свой просторный дом и съехали. С тех пор вот уже 35 лет они там и живут.
Если мне хочется взглянуть на то, что у меня в гараже хранилось целых полгода, я иду в музей Тиссен-Борнемиса, что наискосок через дорогу от Прадо в Мадриде.
Секреты Старых Скрипок
Часть 1
В еврейском местечке недалеко от Шепетовки, что в Волынской Губернии, жила многодетная семья. Отец был жестянщик, имел маленькую мастерскую и работал с утра до позднего вечера. Старший сын Моше отцу помогал уже с десятилетнего возраста, быстро научился ремеслу и работал с удовольствием. Когда выделялось свободное время, он убегал на окраину местечка, где жили два брата-клезмера. Старший играл на кларнете, а младший – на скрипке. На жизнь братья зарабатывали игрой на свадьбах, днях рождения, ездили по соседним местечкам. Моше мог подолгу сидеть под окном их домика и слушать, как он и там занимаются. У отца в мастерской, когда молотком стучал, загибая края жестяных вырезок, постоянно мурлыкал себе под нос клезмерские мелодии, а молотком лихо выбивал по жести ритм. Отец прислушивался и удивлённо на него поглядывал. На Хануку, когда семья собралась за праздничным столом, отец достал из-за спины картонный футляр и протянул его Моше: «Подарок тебе, кинделе, на праздник». Мальчик отщёлкнул два блестящих запора, поднял крышку и все увидели чудесную скрипку, сверкающую лаковыми отблесками ханукальных свечей. Когда утихли восторги, Моше спрятал скрипку в футляр и побежал на край села к дому, где жили братья клезмеры. Уговорил младшего давать ему уроки, и уже месяца через два мог наигрывать простые мелодии. Делал успехи и совсем скоро стал вместе с братьями выступать. Всё свободное время он занимался на своей скрипке, но дома для этого места не было, да и братья-сёстры мешали. Тогда стал он уходить в лес за посёлком. Нашёл там себе поляну с пеньками. На одном пне, что повыше, раскладывал ноты и занимался в том лесу, когда только время находил. Через год ему стало ясно, что играть он стал лучше своего учителя и от уроков пользы больше не будет.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
